Девочке одиноко, и она говорит:
– Если ты мне поможешь, мы подружимся и ты больше не будешь голодать.
Чудовище колеблется, потому что сердце у девочки еще чернее, чем у него. Черное сердце Смерти. Но множество изголодавшихся желудков так мучают его, что оно соглашается. Тогда девочка протягивает ему пригоршню божьих коровок.
– Зачем? – спрашивает чудовище.
– Чтобы знать, у кого и где собирать.
– Что собирать?
– Детские сердца, – отвечает она.
И вот девочка склоняется над безжизненным телом и вонзает острые зубы в грудь. Засовывает руки в рану и роется. Каждый раз такое наслаждение – быть внутри. Она бы с радостью спряталась там вся. Но нельзя медлить. Врачи не оставят мертвого ребенка одного надолго.
Вернувшись под плакучие ивы, девочка машет перед жадными глазами чудовища сочным сердцем.
– Еще теплое, – говорит она с набитым ртом.
И по дружбе протягивает ему кусок».
– Противно, правда? – замечает мисс Люсиль.
Милли мотает головой.
– Хорошо, что они подружились, раз им было одиноко. К тому же чудовище было голодное.
Она продолжает читать, уже про себя. Думает о божьих коровках, об их чутье на несчастья, не сводя глаз с жестокой красоты рисунков тушью. Пальцы замирают на кроваво-красной картинке. Вдруг ее охватывает сомнение. Смутная память о чем-то досадном, а вместе с ней – хмурое чувство. Скажи, Мамаз, ты ведь не на самом деле умер? У тебя ведь не вырвали сердце, правда? Милли задерживает дыхание, но не до головокружения. Нечего на этом зацикливаться, гнусный вопрос. Она выдыхает и перелистывает страницу.
Мисс Люсиль пользуется этим вздохом и сбегает от маленькой копии юного друга. Но как обычно совершает ошибку: оборачивается в конце коридора, и тут ее друг поднимает на нее взгляд, в котором плещется мир, где девочки дарят смерть. Он улыбается белоснежными зубами, держа ладони на ободранных коленках. Потом высоко поднимает брови, будто говоря: «А что такое?» «Алмаз», – стонет она и сбегает в туалет.
Милли листает книжку, ища еще что-то интересное. Через несколько глав засматривается детально прорисованным сердцем новорожденного, которое проглотило чудище, – девочка теперь зовет его Сердцежором. Но на странице сорок пять взгляд ее падает на знакомый рисунок. Рядом с девочкой с лакричной кожей стоит ребенок в куртке с геометрическим узором. Точно такой же, как ее куртка, принадлежавшая раньше Алмазу. Милли колеблется. Ни вблизи, ни издали непонятно, девочка это или мальчик. Подгоняемая любопытством, она читает:
«После встречи с черноволосым ребенком темное сердце девочки побелело от какого-то нового чувства. Сразу и тонкого, и тревожного.
– А как тебя вообще-то зовут? – спрашивает ребенок.
Она не знает. Смерти никто не давал имени.
– Хочешь, я придумаю тебе имя?
Девочка пожимает плечами. Она не понимает зачем. В ее мире есть только она и Сердцежор.
– По… попо… Попи… Попли… Поплина Льюис? – предлагает ребенок.
– Поплина Льюис, – повторяет она.
И от этого бесполезного, но зато ее собственного имени у нее впервые в жизни бьется сердце. Ребенок берет ее за руку, как вдруг туча божьих коровок налетает на них. Появляется клокочущий от голода Сердцежор.
– Пора собирать! – рычит он.
Но девочка не хочет кусать ребенка.
– Я ошиблась! Это неподходящее сердце, – уверяет она чудовище.
Сердцежор сомневается, и Поплина отводит его подальше, как можно дальше от макового поля. В тот день, чтобы спасти темноволосого ребенка, она собирает много, много сердец».
Хоть Милли и не помнит, чтобы Поплина Льюис встречалась ей раньше, совершенно очевидно, что это Алмаз ускользнул от Сердцежора. Вернувшись к книге, она обнаруживает, что девочка предпочла ребенку чудовище: «Имя – это всего лишь имя. Да и белое пятно у нее на сердце уже сходит на нет. А чудовище – ее семья». Бред какой-то! – возмущается Милли, дочитывая последние строки. А черноволосый ребенок? Его-то как зовут? И с чего все эти божьи коровки в Бёрдтауне? Из-за Алмаза? Зачем было спасать ее брата, чтобы потом все равно его забрать? Милли снова листает книжку, ища ответы. Однако мерзкие картины пиршеств из сердец множатся, занимая все ее мысли. Здесь она слышит омерзительный звук впивающихся в тело зубов, там – вырываемых челюстями жил. Она касается пальцев Поплины Льюис, которые копошатся в крови, разрывая печень и бронхи. Чтобы не видеть вырванные артерии, раздавленные уродливыми лапами Сердцежора, жеваные сердца в его ненасытной пасти, Милли закрывает глаза. Но картинки налипли ей на веки. Это всего лишь образы, успокаивает она себя, однако по горлу будто прошлись мелкой шкуркой. Смерть со всеми ее мерзостями проникает в действительность пунктиром и понемногу зачеркивает ее. У Милли кружится голова, и она роняет книгу. С Алмазом ничего из этих ужасов не случалось! Нет. Никогда. И все же Поплина явилась на похороны. И божьи коровки… Пот ящерицей сбегает с затылка по шее, царапает спину. Поджав губы, она вытаскивает свое тело из комнаты, заполоненной зловещими образами. Вдалеке на кафельный пол падает что-то тяжелое, и – понеслось. Вздрогнув, Милли пускается бежать. Быстрее, чем в тот день у ручья, быстрее, чем когда бежали на спор против мальчишек из класса. Ей нравится ветер, который вздымается от ее ярости; ее собственный ветер. Локти бьются на поворотах о книжные полки, худые бедра напарываются на углы длинных столов. Бег Милли отдается в тишине залитого зеленым светом зала как топот бегущего стада. Ей все равно. Она не замедляется, чтобы попрощаться с мисс Люсиль, которую обнимают бесконечные руки мистера Купера. Даже наоборот, толкает их обоих. Сами виноваты, что стоят на пути смятения. Эту парочку, эту книгу, это место, эту пытку для чувств – все сотрет в порошок ее безумный порыв. Нужно хорошенько задать этому миру, в котором нет брата. Мир без Алмаза не должен существовать. Едва выбежав под атласное небо, где солнце тут же стегает по глазам, Милли вопит. Чтобы рассечь сиропообразный воздух. Вопит, глядя на грязные пятна маков и крови. Вопит яростно и громко. Долго. Она вопит, и эхо возвращает ей исступленный крик. Она вопит снова, поражаясь плотности своего крика. Но на этот раз площадь Сен-Бейтс отдается другим эхом – эхом города без ее брата.
10
Музыка, звучащая из Уолтонского проезда, такая громкая, что Милли чувствует, как она бьет в ее новую футболку.
С одной стороны, она