Сент-Ив гнал фургон под полной луной, мы с Хасбро сидели рядом; наезженная грунтовая дорога тянулась вдоль леса, за которым стоял Линдейл, мимо Грэйндж-на-Песках до Хамфри-Хед, который и являлся нашей целью. Десять дней назад мы тайком проехали по той же дороге, выполняя ту же задачу. Тогда всё прошло скверно, как отметил Табби. Но теперь, казалось, удача повернулась к нам лицом: мы получили карту, благополучно ускользнули с тайной судоверфи, прихватив ценнейший подводный аппарат, а теперь стремительно приближались к цели нашей экспедиции, похороненной в песках залива Моркам. Впрочем, на взморье нам пришлось сбавить скорость. Деревья и кустарники стали низкорослыми и чахлыми, а под копытами и колесами захрустели занесенные песком плавник и галька; крепкий холодный ветер бил нам в лица. Луна, хвала Господу, освещала дорогу, иначе мы вполне могли разделить судьбу Кракена, поскольку бесчисленные широкие ручьи, стекавшие с Хэмпсфилд-Фелл к западу, несли свои воды под прикрытием опавших листьев и разлапистых водных растений, а сама местность имела опасные свойства болота, и мне, оставаясь всё время настороже, приходилось выискивать глазами трясину и песчаные ямы. Несколько раз мы останавливались, чтобы поискать безопасный обход вокруг остатков судов, затянутых илом, но в полночь добрались-таки до деревни Грэйндж-на-Песках.
Отлив еще не закончился, но времени на попытку, если мы не хотели терять еще день, оставалось мало. И, разумеется, с каждым часом вероятность того, что Фростикос узнает о нашей маленькой игре с поддельной картой, если это уже не случилось, стремительно возрастала. Мы очень надеялись оказаться у финиша первыми, понимаете? В отличие от Табби Фробишера, нам вовсе не хотелось скормить этого довольно неприятного человека диким свиньям или кому-то еще. Нас вполне удовлетворяло сложившееся положение, и мы предпочли бы, чтобы самодовольный глупец продолжал свои бесплодные поиски, оставаясь в неведении относительно того, что мы занимаемся тем же самым, но благодаря карте Кракена наши шансы на успех довольно высоки.
Взошедшая луна озаряла бескрайние мерзостные пески, изрезанные протоками морской воды, тенистые холмы и ручьи, которых час назад, когда впервые перед нами показался залив, еще не было видно. Казалось вполне естественным рискнуть прогуляться по широкой песчаной равнине, насобирать сердцевидок [41] и поглядеть на остовы наполовину погребенных судов; только беда в том, что эта местность таит в себе смертельную опасность: песок, который внешне выглядит как твердый, может оказаться зыбучим, да и в момент прилива вода хлынет сюда со скоростью бешено мчащегося коня…
Противоположный берег казался поразительно близким, хотя до него было четыре мили. За сужающейся полосой сияющей под луной воды виднелись редкие поздние огни Силвердэйла, Пултона и, вероятно, Хейшэма, затерянного в туманной дали. У ясной светлой ночи много достоинств, но столько же и опасностей, поэтому я вздохнул с облегчением, когда дорога, миновав последний участок соленых болот, свернула прочь от залива и стала подниматься все выше и выше. Мы подстегнули коней и, взобравшись на крутой, поросший лесом холм, за поворотом увидели жилище дяди Фреда — дом, который он называл «Обломок кораблекрушения»: причудливый, выстроенный из удивительным образом сочетающихся материалов, принесенных волнами. Что-то старый лоцман подобрал в песках сам, что-то купил у жителей побережья, той самой длинной полосы предательского берега от Моркама до Сент-Биз, где находили множество судов, разбившихся в шторм в Северном проливе. На залив глядела кормовая надстройка корабля с высокими окнами, дающими обзор и на север, и на юг. В лунном свете галерея казалась громадной, похожей на остатки старинного судна первого ордера [42], и она делала дом элегантным, несмотря на соседствующие с ней сомнительного вида обломки, которые и определяли название дома. «Обломок» утвердился на вершине холма, большая часть его построена была из тяжелых балок и досок палубы, с кусками мачт и рей в качестве угловых столбов и оконных коробок. С наветренной стороны он был обшит разномастными листами меди с корабельных днищ. Это уютное жилище с защищенной медью стеной, повернутой к открытому океану, показалось мне более чем привлекательным. Я был чудовищно голоден, устал от морского ветра и жаждал укрыться от него, пусть даже ненадолго. В окнах галереи горел свет, что позволяло рассмотреть длинный, уже накрытый стол. Кто-то сидел подле него в кресле — наверное, хозяин «Обломка», если он был невелик ростом.
Над домом возвышалось нечто среднее между «вдовьей дорожкой» и «вороньим гнездом» [43], откуда открывался отличный вид на пески. Я заметил там движение — кто-то помахал нам и исчез, а когда мы въехали во двор, дверь сбоку галереи распахнулась, и к нам вышли дядюшка Фред и один очень хорошо знакомый всем нам мальчуган.
— Вездесущий Финн Конрад! — воскликнул Сент-Ив и расхохотался. Я обрадовался куда меньше, хотя и помалкивал, поскольку так и не поделился своими подозрениями насчет юного акробата с Сент-Ивом и Хасбро. Честно говоря, я и сам был не слишком уверен в своей правоте. Если он тот, за кого себя выдает, я злобный недоносок. А если он агент Фростикоса, то я просто дурак — не исключено, что в ближайшем будущем еще и мертвый дурак. Но что, черт возьми, он делал тут, а не на углу улицы Коммонуэлс? Мне ужасно хотелось задать парнишке этот вопрос, но я прикусил язык и уставился на него.
Финн кивнул нам, дотронулся до лба в знак приветствия и выразил надежду, что мы чувствуем себя хорошо. А потом предложил Сент-Иву:
— Я пригляжу за лошадьми, сэр. Я ездил без седла в цирке Даффи, прежде чем меня перевели в гимнасты. Три года в конюхах.
Он взял поводья и увел животных в сарай, легко и умело нацепив им торбы.
Оказалось, к дядюшке Финна отправил Мертон — с письмом, в котором антиквар излагал свое видение того, как следует «всё устроить». Финн добрался до Пултона-на-Песках, используя все виды транспорта, затем перебрался через мост в телеге доброго фермера, а остаток пути преодолел на своих двоих, большей частью бегом. Он объяснил, что намеревался пересечь пески, если позволит отлив, чтобы исполнить свой долг. Сент-Ив тепло поблагодарил его. Я тоже, хотя изнутри и продолжал точить червь сомнения.
В своем письме Мертон был велеречив и многословен. Теперь, по прошествии времени, инцидент в лавке получил интерпретацию настоящего театрального действа. Мертон смаковал детали сокрытия карты — броненосец в свой черед явился на сцене — и изготовления подделки, восхищался страстным желанием Сент-Ива отыскать всё, что давным-давно утонуло в песках. Присутствовали и похвалы в адрес весьма своевременно появившегося юного Финна. Другими словами, дядя Фред был «полностью в курсе», как сказал бы американец. «Кто еще?» — мрачно подумал я. Но скоро мы оказались за столом под неярко горящими лампами, за куском смитфилдской ветчины, яйцами вкрутую, ржаным хлебом, банкой горчицы, стилтонским сыром и тарелкой редиски.
— Вы, джентльмены, пока займитесь окороком и сыром, — посоветовал нам Фред, потирая ладонь о ладонь, словно ему было даже приятнее, чем нам, — а я принесу нам чего-нибудь промыть гудки.
— Аминь, — отозвался я. Вид еды почти развеял мои сомнения. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем мы снова обрели способность беседовать как разумные человеческие существа, и тут старый лоцман неожиданно объявил, что нам пора выходить.
Он до удивления был похож на Мертона, но и вполовину не так легкомыслен. В нем присутствовала некая властность, которая присуща капитанам морских судов, выработанная, полагаю, за годы полной опасностей жизни. Мертон рассказывал нам, что его дядя навсегда утратил самодовольство с тех пор как однажды во время жестокого шторма потерял трех членов команды — он видел, как их уносит в море, но ничего не мог сделать. Старый лоцман не отличался могучим телосложением, но взгляд у него был острый, привычный к ветру, а лицо дочерна обожжено солнцем. Я ощутил, что меня ободряет его присутствие, грубоватое и энергичное. Он слушал, как Сент-Ив рассказывает, что мы собираемся делать, и глаза его проницательно сужались. В письме Мертона по понятным причинам не было упоминаний о камере для погружения, и идея использовать ее дядю Фреда потрясла.