И лишь подобравшись совсем близко, мы увидели выход в прямом и в переносном смысле — то была узкая темная щель непосредственно под глыбой. С моря вход в пещеру показался бы длинной тенью, отбрасываемой и утесом, и самим нависающим камнем. Но это была именно пещера, и мы, обратившись в слух и не улавливая ничего, кроме криков чаек и дыхания океана, замерли, вглядываясь в ее темное нутро.
ГЛАВА 11
ДЯДЯ ГИЛБЕРТ ВЕДЕТ ПЕРЕГОВОРЫ
Удар, повергнувший Табби наземь, был последним, который нанес смотритель маяка, поскольку больше никто и ничто не сдерживало дядю Гилберта. Старик шагнул вперед, пронзая негодяю плечо, провернул клинок и выдернул его, глядя, как вымбовка со стуком запрыгала по камням. Лицо смотрителя застыло в оцепенении, потому что его судьба ясно читалась на лице противника.
— Привет от капитана Соуни! — прокричал дядя Гилберт и, бросая вперед свой немалый вес, занес клинок над шеей смотрителя. Но тот, весьма разумно присев и перекатившись в сторону, повалился на камни — оружие просвистело в воздухе, а его обладателя развернуло вполоборота. Смотритель кое-как встал на четвереньки и боком, по-крабьи, принялся отползать в сторону луга, волоча ногу и зажимая плечо. Похоже, надеялся удрать, но именно в эту минуту из тумана вынырнул Хасбро с пистолетом в руке и взял негодяя на мушку.
Табби потихоньку начал приходить в себя — зашевелился, попытался сесть; лицо его было покрыто запекшейся кровью, как и у дяди Гилберта. Старик некоторое время стоял, тяжело дыша — грудь так и ходила ходуном, потом подобрал упавшие ножны и снова превратил клинок в трость. Когда Табби удалось встать на ноги, оба Фробишера следом за Хасбро и его пленником двинулись к домику смотрителя, дверь которого оказалась распахнута.
— Боже, как удачно вам случилось оказаться рядом! — с чувством сказал Табби Хасбро. — Наверное, всё скрывал этот проклятый туман?
— Наверное, — ответил Хасбро, осторожно пересекая порог дома и держа наготове пистолет. Их глазам открылась единственная просторная комната с камином точно посередине противоположной стены; обгорелые поленья еще тлели. Спальное место в нише, с занавеской, ныне полуотдернутой, и длинным шнуром для манипуляций ею, находилось справа в дальнем углу. Слева имелся закуток-уборная — пустая, как позволяла заметить хлипкая дверь, открытая нараспашку.
В основном помещении располагались узкий обеденный стол с парой стульев, стоявших под окном, выходившим на восток, мягкое кресло возле очага, полка с парой тарелок и чашек, приколоченная возле чугунной плиты. На трехногом умывальнике стояли тазик и кувшин, рядом висело полотенце. А в углу громоздились открытые деревянные сундуки с каким-то содержимым — из упаковок выглядывали непонятные куски меди и железа.
— Вот вам доказательства! — заявил дядя Гилберт, кивая на сундуки. — Наш здешний парень убийца, или я король Георг.
Хасбро шагнул через комнату к занавесу кровати, медленно отвел его в сторону, держа пистолет наготове. Там никого не оказалось, но явно кто-то, не пожелавший присоединиться к схватке у маяка, покинул помещение совсем недавно.
— Посиди-ка в кресле, дружок, — велел смотрителю Табби, махнув своей терновой дубинкой. И тот плюхнулся на сиденье, по-прежнему сжимая плечо, хотя никакого видимого кровотечения больше не наблюдалось.
Хасбро, убрав пистолет в карман, заглянул в верхний сундук, который явил ему небольшие наборы стеклянных и металлических трубок разного размера и нечто вроде трехстворчатого зеркала величиной с его ладонь. Слова «Эксетер Фабрикейторз» были выжжены на деревянных боках сундука.
— Это всё для фонаря наверху, — сказал смотритель, дернув головой. — Собственность короны.
— Собственность лорда Басби, полагаю я, — жестко парировал дядя Гилберт. — Но мы вычерпаем все это до донышка!
Хасбро кивнул.
— Именно, — сказал он. — Я бы отлучился, если у джентльменов всё в порядке. Мои спутники будут тревожиться, если я останусь тут. Возможно, вы захотите подняться на маяк? Если прибор всё еще там, на что особой надежды нет, вам хорошо бы разобрать его. Тогда до скорого рандеву, не так ли?
— Именно так, — согласился Табби. — Мы выйдем, как придет время.
Хасбро шагнул за порог и пропал в тумане.
Дядя Гилберт некоторое время глядел ему вслед, а затем тихо притворил дверь.
— Нам обоим необходимо совершить омовение, Табби, — сказал он и прошел к трехногому умывальнику, налил воды в тазик и, намочив в ней полотенце, оттер высыхающую кровь со своего лица, глядя в зеркало, висевшее на стене. Табби, готовый проломить смотрителю череп терновой дубинкой, если тот вдруг пожелает что-то предпринять, дежурил у кресла. Затем они поменялись местами, и, пока Табби умывался, смотритель маяка нервно поглядывал по сторонам, то на одного, то на другого.
— Не возражаете, если человек выкурит трубочку? — спросил он.
— И кто же этот человек? — поинтересовался у него дядя Гилберт. — Здесь нас всего двое, и ни у одного такой привычки нет.
Смотритель тупо уставился на него.
— Да я просто подумал, что можно бы…
— А! — сказал дядя Гилберт, тяжело опираясь на свою трость. — Меня сбило с толку употребление вами слова «человек». Но я полагаю, что даже скудоумная рептилия вроде вас может выучиться набивать трубку. Ну тогда ладно.
Смотритель вытащил из кармана куртки бриар, с опаской покосившись на дядю Гилберта. С выражением лица, достойным горгульи с готического собора, старик наблюдал, как смотритель заталкивает табак в чашечку и уминает его шляпкой десятипенсового гвоздя, вставив трубку между зубов и доставая люциферову спичку из жилета. Потом тот чиркнул спичкой о подошву башмака и поднес ее к трубке. Тогда дядя Гилберт взмахнул тростью и вышиб трубку у смотрителя изо рта. Она застучала по полу, крутясь, и остановилась у ноги Табби. Табби взял свою палку и толстым концом вдребезги разбил чашечку и отломил чубук.
— Теперь тяга будет как у печной трубы, — сообщил он, добродушно кивнув и вешая полотенце на крючок.
— Выкинь его в Канал, если шевельнется! — велел дядя Гилберт. После этого он шагнул в спальный чулан, обнажил клинок и срубил шнур, висевший у занавеса. Вернувшись с обрезком, он принялся привязывать смотрителя к стулу, а тот молчал, как немой, и лишь взгляд его, полный злобы и страха, перебегал с одного Фробишера на другого.
— Будь хорошим мальчиком, Табби, разведи огонь, — ласково сказал дядя Гилберт. — Яркий, славный огонь, горячий, как двери Гадеса [55]. Мы пока сходим наверх проверить фонарь, а потом посмотрим, умеет ли наш друг петь.
Он ухмыльнулся в лицо смотрителю. Табби свалил наколотые поленья на каминную решетку, и пламя быстро охватило их, выбрасывая искры в трубу камина. А Фробишеры вышли за дверь и направились к маяку, в который попали без малейшего труда.
В прихожей обнаружились несколько ящиков Басби — все пустые, не считая комьев упаковочной стружки. Вверх уходила винтовая лестница, и по ней предстояло подняться на довольно приличную высоту. Дядюшка Гилберт пыхтел, но мужественно лез, Табби двигался пободрее, но оба всё же несколько утомились, пока достигли цели — верхней камеры маяка, где горели большие лампы с сильно выкрученными фитилями; масла в них было залито доверху.
Снаружи по кругу тянулся широкий балкон, выйдя на который Табби и дядя Гилберт заметили прикрученную мощными болтами к перилам двуярусную платформу, вынесенную за пределы балкона.
На нижнем ее этаже было установлено нечто, выглядевшее как большой, с колесо тачки, отлично откалиброванный компас с несколькими стрелками и круговыми шкалами. А вторая платформа, оснащенная множеством шестеренок и рычагов для подъема и вращения, оказалась пуста. Но мусор в ящиках на первом этаже свидетельствовал о том, что тут находилась лампа-излучатель Басби — ее наводили на цель, как дальнобойную пушку.