Элиар кинул на него беспомощный взгляд и промолчал. Это молчание не на шутку беспокоило — неужели упрямец по-прежнему стоит на своем?
— Взгляни на Аверия — хочешь, чтобы и с Учителем стало так же? — в сердцах воскликнул Яниэр. — Ты ведь не можешь до такой степени заботиться о нем против его воли?
— Если я сохраню ему память о том, что было, он меня никогда не простит, — едва слышно выдохнул Черный жрец, отведя в сторону угрюмый взгляд.
Яниэр отрицательно качнул головой.
— Ты не можешь знать этого наверняка. Сердце Красного Феникса велико и непостижимо. Он — тот, кто способен явить милосердие после гнева. Но, изведя под корень воспоминания, ты точно никогда не получишь прощения, ведь Учитель даже не будет знать, за что тебя нужно простить. Лишив Красного Феникса памяти, ты взрастишь в его душе не прощение, а ненависть. Ты добьешься прямо противоположного: рано или поздно сердце его почувствует ложь и отвернется от тебя. А ты продолжишь чувствовать тяжесть вины.
— Почему ты говоришь мне это? — хмуро пробормотал Элиар, начиная выходить из себя. — Разве ты не знаешь, что я убийца и предатель? Прощение невозможно для таких как я. Поэтому не стоит и надеяться.
— Дело не в том, кем ты был… а в том, кем ты стал, — с несвойственным ему напором серьезно сказал Яниэр. — Даже если ты и был убийцей и предателем, все это в прошлом. В настоящем же ты сделался спасителем целого мира. Ты солнце, что поднялось из черной бездны. Солнце, которое мы ждали.
Элиар только вздохнул и вновь ничего не ответил. Повинуясь неясному сердечному порыву, Яниэр спросил:
— Почему спустя столько лет ты не исцелил свои шрамы?
Подняв голову так, что закатное солнце старого клейма стало полностью видно на горле, Черный жрец рассеянно посмотрел на него.
— Разве они не исцелены?
Элиар помедлил немного и, видя его недоумение, счел возможным подробнее развернуть свою мысль:
— Ты большой ценитель различных искусств, старший брат, и, конечно же, знаешь о знаменитом искусстве тонкой золотой реставрации, при котором разбитые предметы возвращают к жизни при помощи особого лака, смешанного с золотой пудрой. Мастера понимают: если чаша разбита, этого уже не исправить. Как ни старайся, разбитое не сделать целым, покрытому трещинами не вернуть первозданный вид. Даже если залатать и умело замаскировать все повреждения, это не сделает чашу неповрежденной, не сделает ее прежней, той, что еще не потерпела урон. В конце концов, если посмотреть с другой стороны, это неплохо: ведь именно трещины и сколы делают чашу уникальной, говорят о ее истории, о ее неповторимой судьбе. Они не заслуживают забвения и маскировки, а потому мудрые мастера-реставраторы нарочно делают повреждения еще более заметными с помощью яркого золота. Отреставрированные места становятся гораздо крепче и дороже, чем были до этого. Они приобретают ценность. Поэтому я с гордостью и смирением ношу свои золотые шрамы.
— Воистину, твои шрамы подобны редким драгоценным украшениям, — с нескрываемым волнением прошептал Яниэр, потрясенный глубиной пережитого и переосмысленного соучеником опыта. Болезненного, порой мучительного опыта, который сделал Элиара тем, кто он есть. — Иногда чаша поломана так красиво, что это делает ее настоящим произведением искусства…
Белый жрец помолчал и мысленно продолжил жестокую, безжалостно точную идею, оставшуюся оборванной и недоговоренной.
«Иногда душа поломана так красиво, что это делает ее великой».
— Без этих ран и без этих шрамов я не был бы самим собою, — словно в подтверждение его мыслей, твердо произнес Элиар.
— Похоже, это действительно так, — задумчиво согласился Яниэр. — Но знаешь ли ты, что шрамы могут украшать не только тело, но и душу? Каждый из нас должен пройти уготованные судьбой испытания. Позволь же и Учителю носить свои золотые шрамы. Самые страшные — и самые дорогие шрамы, от ран, что болели больше прочих. Увы, жизнь такова, что главные вещи в ней не зависят от человеческой воли. Мы можем лишь принимать то, что происходит с нами по воле судьбы, — и то, кем мы становимся в итоге, если доведется пережить ее сокрушительные удары.
Подумав над его словами, Элиар медленно кивнул и вышел из беседки, более не произнеся ни слова.
* * *
Межвременье. Сезон, когда зерна прорастают
На небе появляется первая радуга. День тридцать девятый от пробуждения
Бенну. Цитадель Волчье Логово
*черной тушью*
Опочивальня в Красных покоях вновь была обильно украшена свежими цветами: горели киноварью пышные тысячелепестковые пионы.
После едва перенесенного тяжкого недуга лицо Учителя все еще оставалось смертельно бледным, словно бы покрытым тончайшим слоем воска. Длинные алые штрихи у внешних уголков глаз еще сильнее оттеняли эту болезненную бледность. Несмотря на слабость, Красный Феникс сидел, облокотившись на подушки, на плечах его торжественно возлежала алая мантия верховного жреца; в высоко забранных волосах сверкала красная яшма, пряди чистого серебра благородно обрамляли заострившиеся скулы.
Эпоха Черного Солнца была завершена. Новая эпоха вызревала вместе с лотосной кровью Учителя, готовая начаться с чистого листа. А пока мир застыл в хрупкой тишине, в удивительном волшебстве безвременья, завис в длинном тягучем прыжке между двумя огненными вехами.
Дабы не беспокоить наставника излишним вниманием, которое могло быть сочтено навязчивым или даже неприятным, Элиар перевел взгляд на не так давно принесенный Яниэром чай, остывающий на изящном столике рядом с кроватью. Предусмотрительный Первый ученик заварил его душистым мятным кипятком, и теперь танцующие зеленые чаинки, собравшиеся на дне крутобокой чаши, источали нежнейшее вешнее благоухание, причудливо смешивающееся с ароматной свежестью мятного листа. Словно бы живительное дуновение весны ворвалось в Красные покои, которые в последние дни были наполнены лишь тяжелой скорбью и болью.
— Мой Второй ученик увлекся искусством заваривания чая? — насмешливым тоном вопросил Учитель, вырвав его из облака созерцательных размышлений. — Посмотри на меня, волчонок.
Пойманный на этой нехитрой уловке, Элиар смутился, но все же поднял взгляд на холодный, волнующе красивый лик наставника. Голос Учителя был привычно строг, но, к недоверчиво приятному удивлению Элиара, во взоре не крылось ни намека на строгость: смеющиеся глаза давали понять, что Красный Феникс пребывает в добром расположении духа. Видя его смущение, Учитель ободряюще кивнул, разрешая