Ева была на восьмом месяце беременности, Том был тих и благородно торжествен. Мишель элегантно курила джойнт [13] и представляла меня своим друзьям. Разговор, конечно же, вертелся вокруг прошедшего шоу. Я и Мишель были звездами программы.
— Елена, это мой друг с Кубы, — сказала Ева. — Я ведь тоже эмигрировала сюда с Кубы. Боже мой, как там было хорошо! Впрочем, я благодарна Фиделю за то, что я сейчас здесь, в Америке, и встретила Тома, у меня уже взрослая дочь от первого брака и вот сейчас будет еще один ребенок.
И все при этом со странной нежностью посмотрели на Тома.
— Ты хочешь девочку или мальчика?
— Лучше бы, конечно, девочку, но кто знает.
К нам влезла Сашкина графиня и, стрельнув на меня волчьим взглядом, спросила:
— Ну что, приятно иметь успех?
— Очень, — в свою очередь ехидно ответила я.
Сашка был наряжен в мою красную шелковую рубашку и белые мои же джинсы, этому комару везло — у нас с ним были одни размеры.
— Вот, — сказал Сашка, — графиня «Гуччи» пояс подарила, — и он торжественно похлопал себя по тому месту, которое могло бы быть животом.
— Саша, ты слишком много говоришь, — сказала графиня, — это совсем не остроумно.
— Да, но зато правда.
— Мы говорим, что простота хуже воровства, — сказал тут же рядом стоящий Андрей.
Сашка потянул графиню за палец и как бы попробовал губами стянуть с нее бриллиантовое кольцо.
— У вас, у русских очень глупые шутки, пусти меня немедленно!
— Завтра я ее отпизжу, — сказал по-русски Сашка, — обожаю ее пиздить.
Народу было уже так много, что даже орущую на всю громкость музыку не было слышно. Стоял гул, люди сидели на полу, спали первые пьяные. Парти удалась. Из ванной вылезали растрепанные девицы с потекшим мейкапом и юноши с полуудовлетворенными глазами. Мишель обнимала меня за плечи, и я чувствовала на себе слишком сильные для девушки руки…
— Бэби, я люблю тебя.
— Я тоже.
— Приходи завтра на парти в «Хара», придешь?
— Конечно.
К нам подошел Сашкин друг Рэнди, он с удовольствием смотрел на Мишель.
— Познакомьтесь: Рэнди, Мишель. Мишель, Рэнди.
Они сразу ушли танцевать. Я видела, как Сашка тянул за волосы какую-то девицу, она визжала то ли от боли, то ли от удовольствия. Было полчетвертого утра, и дым веселья стал затихать. Допивались последние остатки вина, последние бродяги удовольствия спрашивали друг у друга джойнт. Не находя больше вина, джойнтов и женщин, они уходили.
На следующее утро, как всегда, я проснулась от телефонного звонка.
— Катрин, какого черта, ты же знаешь, что я сплю! Сколько времени?
Катрин не была сюрреалисткой, а поэтому не ответила, как официант Сальвадора Дали, что это «время вечерней молитвы», — она рассмеялась и сказала, что у всех нормальных людей ланч [14]. Господи, сколько раз я это слышала в своей жизни! И в Москве мне иногда звонили люди, которые не переставали удивляться, что я сплю в час дня.
— Дорогая, у тебя сегодня эпойнтмент [15] в «Мадмуазель», помнишь? Это очень важно.
Катрин была хорошая американская девочка, влюбленная в меня без памяти, но ее было слишком много. Мне стало действовать на нервы, что она начала являться без звонка, хотя и с цветами и бутылкой вина, и с шарфиками, завернутыми в подарочную бумажку, кокетливо перевязанную бантиками.
— Что ты делаешь вечером?
— Я не знаю, а что?
— Мы могли бы пообедать вместе.
Этот обед будет мне стоить безумных поцелуев от Катрин, неловких объятий. И еще раз умоляющее нытье о последнем поцелуе. Рот Катрин напоминал мне огромную темную пещеру. Пустота пугала меня… Впрочем, за всю мою любовную практику я встретила только одного человека, который умел целоваться. (Да и тот был профессиональный сутенер.)
— Я позвоню тебе, когда вернусь.
Я встала и раздвинула белые тяжелые двери большой мастерской. Сашка лежал в конце комнаты, завернутый в какие-то тряпки, и дрых. Рядом с ним таращилось и виновато улыбалось одно из вчерашних созданий. Я бросилась под спасительный душ. Через десять минут я, как всегда, исчезну до ночи.
Я бегу по студиям фотографов и безропотно жду своей очереди в ряду таких же американских девочек — достать работу необходимо. У меня доллар в кармане, а мне нужно ехать еще в пять мест, правда, я научилась очень быстро бегать на своих двоих. Но иногда концы были совсем разные, и часто я опаздывала. Кто-то позвал меня по имени, и я увидела Мелинду, девочку из моего агентства. Мелинда всегда снималась в итальянских фильмах в образе древнеримских рабынь, у нее была большая грудь и узкие бедра, но ее участь как модели была уже предрешена — ее почти не снимали.
— Хай, Мелинда!
— Хай! Ты знаешь, о чем идет здесь речь? Кажется, нужны руки, не понимаю, что я здесь делаю, Элена, покажи свои руки, у тебя потрясающие руки (при этом она протянула мне свою — невыразительную руку с короткими ногтями), не понимаю, Элена, что я вообще делаю в этом бизнесе, сниматься я не умею. Сравни свое портфолио [16] и мое, работы нет, я думаю, что уйду. — При этом она тяжело вздохнула.
— Мелинда, увидимся, мне надо идти, — и я вошла к очередному фотографу.
Почти что ко всем фотографам у меня ненависть: почему я должна понравиться этому уроду, почему он должен решать, подхожу я ему или нет, — всю жизнь командовала парадом я. Я никогда не любила фотографироваться, моя философия по этому поводу напоминала философию диких массаев — миф об украденной душе. Я могу кокетничать с кем угодно, но не с фотографами, это для меня низшая раса, я понимала, что эта глупая ослиность ни к чему хорошему не приведет, но изменить я