Александр разрезал двух индеек. За столом никто, даже младшие, не положил ничего себе на тарелку, пока Александр первым не воткнул вилку в свой кусок птицы. Он налил Татьяне вина, он встал, чтобы произнести тост, он даже произнес молитву в честь Дня благодарения над их изобильным столом, глядя на жену.
– Благодарим тебя, Господи, за все дарованное нам.
Вашингтон таращился на него, таращился на Татьяну.
Жены сидели рядом с мужьями, кроме жены Энтони, которой здесь не было. («А где Ингрид, мам?» – спросила Джейн. «Мы не знаем и не спрашиваем, – ответила Татьяна. – Ты меня слышишь? Мы не спрашиваем». На что Джейн в своем неповторимом стиле заявила: «Ну и ладно, черт побери. Надеюсь, она никогда не вернется. Я вечно жалею, что познакомила их. От нее одни неприятности. Она только и делает, что портит ему жизнь».)
Керри сидела рядом с Джейн, а Энтони сидел между своими дочерями, хлопотавшими над ним, наполнявшими его тарелку, резавшими для него индейку, наполнявшими бокал. Намеренно и аккуратно никто не упоминал об отсутствующей Ингрид. Сыновья Энтони – один сердитый и обиженный тем, что его посадили с «сопляками», второй странно молчаливый – сидели в стороне от взрослых и от возможности спросить об их отсутствующей матери.
Тарелки детей быстро опустели (о, все они этому научились), младшие покончили с ужином за двадцать минут, и недовольному Энтони-младшему предложили присмотреть за Самсоном у бассейна, пока взрослые посидят за столом. Он громко возмутился. Гарри сказал, что не стоит беспокоиться, Энтони сказал: нет, он это сделает. Томми подтолкнул брата, пообещав помочь ему. Энтони-младший ответил, что не хочет выходить из-за стола, он уже не ребенок, а Энтони сказал, что никто ему не предлагает выбора, и тогда младший огрызнулся, а старший стиснул зубы и начал подниматься, что подтолкнуло Татьяну вскочить раньше, чем встанет Александр и ситуация выйдет из-под контроля.
– Энтони-младший! – Татьяна не произнесла больше ни слова, но мальчик пулей вылетел за дверь.
Энтони-старший сел; все уладилось. Взрослые просидели еще час.
– Все нормально, – сказал Гарри. – Такое уж время. Спросите деда: каким ты сам был в четырнадцать лет.
Они с Александром быстро переглянулись.
– Он всегда был хорошим ребенком, – проговорил Александр. – Но ведь тогда не разрешалось бить по голове.
– Такого и теперь не дозволяется, – сказал Энтони. – Но все равно бывает.
Чтобы сменить тему, Вашингтон заявил, что он в четырнадцать лет доставлял много хлопот матери, когда отца не было рядом, а такое было почти постоянно.
Желая еще дальше уйти от темы (потому что и сам Энтони по большей части отсутствовал), Джейни спросила Татьяну, долго ли следует кормить малыша грудью. Мужчины за столом – в особенности те трое взрослых, вскормленных некогда Татьяной, – застонали.
Расширяя ту же тему, Мэри спросила Татьяну, не было ли у нее особых трудностей из-за того, что она родила Джейн в тридцать девять лет. Энтони пожелал узнать, допустимо ли женщинам, пусть даже они медики, рассуждать о таких вещах, как кормление и роды, за праздничным столом.
– Да пусть лучше говорят о кормлении, чем об оружии, – заявил Гарри.
– Нет, – ответила Татьяна, обращаясь к Мэри, – никаких трудностей…
А потом она уставилась на Пашу, пока тот не сделал большие глаза, не повернулся к Мэри и не сказал:
– А что я тебе говорил? Ты не слушаешь, вот что!
Им пришлось признаться всем, что они ожидают ребенка. Семья была удивлена и обрадована. Александр открыл еще бутылку вина из Напы.
У Вашингтона заплетался язык. («Может, это из-за пирсинга», – подумала Татьяна.) Он отвечал на вопросы лишь односложными словами. Даже Ребекка была разочарована. Они оставили его в покое и стали вместо того расспрашивать Керри, которая оказалась намного лучшим оратором, она говорила мягко, смеялась с легкостью, и на нее было приятно смотреть.
Вашингтон, основательно откашлявшись, наконец заговорил:
– Миссис Баррингтон…
– Пожалуйста, зовите меня Татьяной.
Это оказалось невозможным. И Вашингтон вообще никак ее не называл, продолжая:
– Ребекка мне говорила, что вы… вы оба… вы и ваш муж… ну… из России. А вы туда возвращались… ну, знаете, после того, как там начались перемены?
Татьяна рассказала Вашингтону, что на пятидесятую годовщину их свадьбы, семь лет назад, дети купили им путевку на две недели в Санкт-Петербург, на время белых ночей, но они в конце концов решили не ехать.
– А почему вы… ну… не захотели?
Татьяна не знала, что сказать. Это было, было и прошло, все прошло и вьюгой замело…
Вашингтону ответил Александр:
– Мы почти собрались. Но мы уже бывали в Ленинграде, но мы слышали об одном месте здесь, в Соединенных Штатах, где тоже есть белые ночи, а также и реки, текущие сквозь отели, и круглые площади, и тигры, и… что еще, Таня?
– Не знаю. Бесплатная выпивка? Разрешение курить в помещениях? Дешевая еда? Интересные программы по телевизору?
– Да, и покер. – Александр улыбнулся детям. – Мысль о том, что их мать окажется в этом мире упадка, ошеломила наших взрослых детей, но мы думали, что следует разок попробовать, просто для забавы, однако все же поменяли Ленинград на две недели в «МГМ-Гранд» в Вегасе. – Тут он улыбнулся Татьяне. – Неплохо у тебя получилось, да? Говорят же, новичкам везет.
Татьяна согласилась.
– Лас-Вегас – удивительное место, – небрежно произнесла она. – Мы даже подумываем о том, чтобы еще раз туда съездить.
Она посмотрела на Александра. А что, если они будут туда ездить ненадолго каждый месяц? Лас-Вегас заставлял ее улыбаться и забывать о сожалениях и о невозможности увидеть старые улицы, некогда полные жизни, но угасавшие со временем, но которые их старые усталые сердца по-прежнему видели другими. Им только и нужно было, что закрыть глаза. Потому что это был Ленинград, смерть всего и рождение всего: каждый кактус и снежноягодник, который они посадили сегодня, был рожден на разбомбленных солнечных улицах вчерашнего дня, который не могла вынести душа, но не могла и спрятать, не могла отогнать.
Вашингтон присвистнул.
– Знаете, я никогда не видел таких, кто… ну, понимаете… был женат пятьдесят семь лет, – сказал он. – Я просто… поражен. Моя мать была замужем двадцать пять лет. – Он помолчал. – Но за тремя разными мужьями, да еще в перерывах у нее были другие…
– Я говорила Вашингтону, бабуля, – хихикнув, сказала Ребекка, – что у вас была любовь с первого взгляда, а он сказал, что не верит, потому что не