Оказалось, его борт, словно дальнего и стеснительного родственника, сослали в самый край аэродрома — туда, где между ангарами местной авиации и старым сараем ютился экспериментальный цех, окружённый занесёнными снегом кучками разобранных на запчасти самолётов, которые, невесть как дожившие до зимы, превратились в причудливых крылатых зверей.
До командного пункта аэродрома было, как до Луны, вокруг в тесноте соседствовали опытные машины ЦАГИ, несколько потрёпанных учебных У-2 и даже почтовый «Сталь-2», который уже больше напоминал заснеженный памятник самому себе.
Больших изменений по сравнению со своим старым СБ Лёха не заметил. Вооружение сняли, вместо передних пулемётов в носовой части соорудили здоровенный и не прозрачный люк — видимо, для удобства работы штурмана, который теперь высовывался справа или слева. На мотогондолах красовались трёхлопастные винты изменяемого шага — свеженькие, ещё блестевшие от заводской краски. В кабине же, при ближайшем рассмотрении, обнаружилась новая, непривычная для руки ручка. Лёха коснулся её, усмехнулся и пробормотал себе под нос:
— О, а вот и новинка. Для полного счастья сюда ещё и граммофон прикрутили… — пошутил наш товарищ.
Декабрь 1937 года. Центральный аэродром имени М. В. Фрунзе, Ходынское поле, город Москва.
Перед самым вылетом, воровато оглянувшись, капитан морской авиации и по совместительству Герой Советского Союза извлёк из кармана обломок чёрного карандаша и, подмигнув сам себе, принялся колдовать над строгой, чёрными буквами по алюминию, бортовой маркировкой Аэрофлота.
Прямо позади цифр в номере СССР-Х6988 — обозначавшем принадлежность машины к Главному управлению авиапромышленности, уже не Тяжпрома, но ещё и не собственного наркомата — он ловко пририсовал длинную, чуть загибающуюся вверх горизонтальную сосисочку. С весёленький кружочком на конце и жизнеутверждающей чёрточкой.
А к надписи «ПС-40» столь же уверенно приписал две скромные, но выразительные буквы «и» и «я». Теперь экспериментальный аппарат гордо нёс на борту позывные СССР-Х6988=@ и собственное имя «ПиСя-40» и выглядел, как полноправный герой любых анекдотов.
С членом на борту — точнее, даже с тремя: пилотом, штурманом и приблудным морским лётчиком в меховом комбинезоне — этот транспортный родственник бомбардировщика СБ шустро набирал высоту, отправляясь по маршруту Транссиба. В бомболюке, переделанном под транспортный отсек, он вёз страждущим оленеводам свежий тираж газеты «Правда», а в кабине витал лёгкий запах проделанной пакости и самодовольная ухмылка Хренова.
Декабрь 1937 года. Аэродром Юдино, пригород Казани.
Лёха, забравшись в бывшую стрелковую точку, уже через тридцать минут полёта почувствовал, что меховой комбинезон, унты и ватные рукавицы — это ни разу не излишества, это всё равно что надеть купальный костюм на прогулку по ноябрьской Москве. Сквозняк лез отовсюду — от щелей бомбоотсека, от неплотно подогнанного остекления, от дьявольской дырки для пулемета в полу, которую, заделали конечно, но по-советски, а придумали её конструкторы не иначе для закалки характера стрелка.
— Алибабаич герой! Вылезти в такую ветрину со своим пулеметом и ещё куда-то там попадать! — плевался наш, избалованный солнечной Испанией, лётчик.
— Да это не самолёт, а холодильник с крыльями! — орал он сквозь гул моторов, стуча зубами так, что любой радист в наушниках наверняка думал про неполадки в радиосети… если бы у Хренова были бы наушники. — И это вам, товарищи, не Испания ни разу! Там хоть солнце било в кабину, а здесь оно, зараза, только мешает — глаза режет, а тепла не даёт ни на грамм!
Каждый порыв ветра превращал кабину в ледник. Лёха шутя прикидывал, что если сюда поставить пару туш баранины, то в Хабаровск они долетят в полной свежести. Сам он уже начал ощущать себя такой тушей — только с руками и ногами и немножечко мороженным мозгом…
— Испания… — бормотал он в пол-голоса, втягивая голову в воротник, — там я от жары задыхался, а теперь вот, видимо, по плану товарища Сталина идёт закалка кадров перед покорением Северного полюса… через чукотскую версию ада, ругался наш товарищ, затыкая самые крупные щели газетой «Правда».
Он попробовал протереть запотевшее стекло, но оно не просто запотело — оно намертво схватилось слоем инея. Лёха хмыкнул:
— Ну всё, осталось только выдолбить смотровую щель зубилом — и будем лететь, как честные советские мамонты, через снежную пустыню.
— Будем протирать тонким слоем! — товарищ Хренов, доставая из-за пазухи плоскую фляжку. Для начала сделал глоточек коньяка, чтоб руки не дрожали, потом шумно выдохнул на замёрзшее стекло. Иней от тепла дыхания отступил ровно на пару секунд, после чего взял реванш и намерз ещё толще.
Разозлившись, Лёха стал методично отпивать, выдыхать и растирать перчаткой внутреннюю поверхность остекления. В кабине стрелка при этом стало пахнуть так, будто он не в ПС-40 над Поволжьем, а в каком-то модном баре.
В какой-то момент переговорная труба, до этого молчавшая, вдруг подозрительно захрипела, протяжно пернула и выдала инопланетное послание сквозь помехи:
— ЭЭЭЭХрРееРР --- ффф! Туу—ооо… там, Жиии—ффф!
— Жив командир! Пользуюсь антиобледенительной системой народного образца! — радостно проорал в ответ Лёха и вновь дыхнул на стекло, одновременно вытирая его рукавицей.
Ко второй половине полёта он добился частичной победы: в его окошке появилась мутная, но всё-таки прозрачная полоска обзора. Правда, половина коньяка бесследно исчезла во внутренностях мехового комбинезона, а в кабине теперь витал устойчивый аромат «технической профилактики».
Волга внизу лежала белой лентой, перемежаемой чёрными прорубями, между которыми суетились крошечные фигурки — то ли ловили рыбу, то ли просто пытался дойти до другого берега, не сверзившись в полынью.
Аэродром Казани, Юдино встретило их не по-городскому. Ни тебе асфальта, ни рулёжек из бетонных плит — просто широкое, укатанное санями и тракторами снежное поле, от которого в разные стороны разбегались узкие тёмные колеи. По краям — деревянные ангары с полукруглыми крышами, от которых тянулся кверху дымок печек. Между ними — две деревянные вышки с прожекторами, торчащие, как худые солдаты в карауле.
Пока командир осторожно притёр их ПС-40 на снежную полосу, сквозь оттаявший кусочек окошечка Лёха с удивлением заметил, что прямо вдоль края лётного поля неспешно тянулся обоз. Несколько саней, каждая с массивным дубовым бочонком, укрытым мешковиной от снега. Лошади шли понуро, в инее, дыхание клубилось паром. За каждой повозкой шагал мужик в тулупе или ватнике, в валенках, с шарфом, туго намотанным поверх меховой шапки. Уши спрятаны, носы красные, плечи припорошены снегом.Казалось, вот-вот кто-нибудь из них ткнёт в самолёт кнутом, как в ленивого мерина.
— Это что, топливо? — спросил он после приземления у штурмана, сумев выбраться из своей ледяной берлоги.
— Да