И именно в этот момент на поле ворвались две чёрные «эмки». Они скользнули по насту, визг тормозов резанул воздух, и машины замерли прямо перед строем авиаторов.
Лёха, почуяв момент, не упустил шанса и пока начальство пыталось протолкаться в дверь машины, его голос разнесся над коротким строем лётчиков:
— Граждане тунеядцы, алкоголики и дебоширы! — появившееся уже в полный рост начальство заинтересованно сфокуссировалось на лётчиках, — Смирно! Равнение на машину!
Экипажи старательно выровняли недлинный строй и вытянули шеи в изобразив кромешное счастье в лицезрении начальства.
Лёха, бодро взбрыкивая ногами в унтах, словно по брусчатке Красной площади, промаршировал к первой «эмке» и отчеканил рапорт вылезшему из машины командующему флотом.
Тот, как и положено бывшему политработнику, пожал вокруг руки и двинул речь. Коротенько, минут на пятнадцать, не больше. Морозец тем временем делал своё узорчатое дело — уши начальника, торчащие из-под шапки, налились красным, и слова становились всё короче.
Под занавес выступления товарищ Смирнов шагнул вперёд, поправил шапку и развернувшись лицом к небольшому строю, произнес. Морозный воздух подхватил его слова, и они зазвенели, словно удары молота по наковальне.
— Товарищи! На Востоке сегодня вырвался на свободу целый зоопарк империализма. Там, среди шакалов и гиен, особенно рвутся вперёд косоглазые прихвостни американского и английского милитаризма. Они воображают, что могут хозяйничать на нашей китайской земле!
Он резко поднял руку и рубанул воздух.
— Мы натянем стальной ошейник на шею агрессорам! Павианы с самурайскими саблями в кителях милитаристов получат пинок в зад и отправятся туда, где им самое место — на свалку истории. Мы широко раскроем глаза всему миру на зверства японской военщины и покажем врагу его место.
Строй застыл, будто сам воздух замёрз от тяжёлых слов. Лёха, стоя впереди, изо всех сил изображал сосредоточенность, но глаза его уже веселились. Он шагнул вперёд, вскинул руку к шлемофону и во всё горло рявкнул:
— Есть натянуть глаз на жопу косоглазым макакам, товарищ командующий! Решение партии выполним! И перевыполним! Ещё и моргать вражин заставим! — отчеканил наш товарищ, преданно глядя в мордастое лицо начальства.
Смирнов аж поперхнулся от такой творческой интерпретации своей речи. Строй негромко хрюкнул, пряча смех в меховые воротники. Командующий флотом повернул голову и буравил Лёху взглядом, пытаясь понять, придуривается ли тот или на самом деле такой. И тут оркестр вовремя грянул марш «Авиаторов», словно отвечая на Лёхин пламенный рапорт:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца — пламенный мотор.
Лёха стоял смирно, честно пучил глаза и ухмылялся про себя: «Коротко и ясно! Перевёл речь на понятный лётчикам язык».
Когда музыка стихла, он не стал тянуть. Развернулся к своим людям, вдохнул морозный воздух и крикнул:
— По машинам!
И строй, оживившись, рванулся к своим самолетам, к их гулким моторам и к дороге, что теперь вела через всю Азию — в Китай.
А глубоко в душе у нашего героя было совсем уж прескверно…
Январь 1938 года. Гостиница при НИИ ВВС, Чкаловское, пригород Москвы.
Четверо мужиков в чёрной форме суетились в небольшом «люксовом» номере на двоих в гостинице при НИИ ВВС. На импровизированном столике, роль которого исполняла табуретка, споро появлялись стаканы, ломти хлеба с разложенной тушёнкой и пара мензурок с разведённым спиртом. Наконец приготовления закончились, кроватные сетки жалобно скрипнули под сухощавыми задницами, и руки сами собой потянулись к стаканам. В этот самый ответственный момент дверь номера резко распахнулась, и на пороге появилось невысокое существо, закутанное в белый полушубок. Существо сняло рыжую меховую шапку и встряхнуло кудрями, по цвету не уступавшими самой шапке.
— Что, попались, граждане алкоголики! — радостно завопило существо.
Мужики вздрогнули так, что стаканы дружно звякнули о табуретку, один кусок хлеба с тушёнкой улетел под стол. Штурман метнулся к мензуркам, прикрывая их ладонями, словно ребёнок, застуканный за воровством варенья. Бывший зампотех, привычный к механическим способам, спрятал консервный нож за спину, будто это именно он выдавал все их преступления.
— Товарищ… товарищ командир, — неуверенно выдавил стрелок, глядя на рыжую шапку и кудри, — так мы это… не пьём, а исключительно для дезинфекции!
— Ага, — хмыкнул второй, хлопая себя по груди. — Мороз же, сами видите! Вот греемся!
Существо прищурилось, уперев руки в бока, и рыжие кудри тряхнулись снова.
— Вот сейчас в протокол запишу: четыре морских орла, завалившиеся на сушу, нашли спирт и решили продезинфицировать организм изнутри!
Лёха, до того старательно изображавший серьёзность, не выдержал и расхохотался, поднимаясь навстречу гостье:
— Надя, заходи! А то вся тушёнка остынет!
Трое моряков облегчённо выдохнули, один даже украдкой перекрестился, а табуретка снова превратилась в общий стол.
Надя взвизгнула и, словно кошка, повисла у Лёхи на шее. Он едва удержался на ногах, а его собутыльники, переглянувшись, синхронно вспомнили про какие-то невероятно срочные дела и буквально испарились из комнаты. Правда, вместе с ними со стола в ту же секунду исчезла половина закуски, несколько стаканов и одна из мензурок со спиртом.
— Хренов! — оторвавшись от поцелуя, выдохнула она. — Ну что ты смотришь на меня, будто Волк на всех трёх поросят! Поставь меня на пол!
Он осторожно опустил её, но Надя уже успела ухватить кусок хлеба и запихнуть его почти целиком в рот.
— И наливай! — пробормотала она, жуя так энергично, что казалось, ещё миг — и хруст будет слышен в коридоре. — Я есть хочу!
И они пропали из окружающей жизни на неопределённое количество времени.
Январь 1938 года. Гостиница при НИИ ВВС, Чкаловское, пригород Москвы.
Он был капитаном и Героем в свои двадцать четыре, летал на всём, что имело крылья и мотор, с ветром в голове и странным, не похожим на других взглядом на происходящее.
Она была рыжая и худенькая. Единственная дочь профессора, учившаяся вечерами на филологическом факультете МГУ и днём работавшая в редакции «Комсомольской правды». У неё были веснушки, ясный и прямой взгляд, ноги, как у танцовщицы, и грудь, словно два упругих грейпфрута, — именно это сочетание поразило и пленило Лёху в первый же раз. Их первое «свидание» нельзя было таким назвать — скорее падением. В пропасть, где