Кто бы мог подумать, что Тайлу близка поэзия. Но в том, что удильщик сдержит клятву, Скат не сомневался. Такие, как он, знают цену словам.
– И последнее, – он обернулся у двери, – жемчужина. Где она?
– Сбыл.
– Кому, Тайл?
– Всё по-честному, шкет, ты проиграл, я выиграл. Имею полное право.
– Кому?!
Тайл потёр подбородок. Видно, что опасался второго удара: сдачи дать не сможет силы не те.
– Перекупщику из нутряков. У него ломбард на Кожевенной.
– Имя?
– Дорф… или Дерф?.. Самон Дерф, вроде так. Ты ж не попадёшь туда!
– Это мне решать.
Он потянул на себя скрипучую дверь и вышел на лестницу.
– Держись, Тайл. Правда с тобой.
Он намеренно исказил напутствие: Истина жила в Увраже, правда – в сердце. Между религией и верой пролегала пропасть, и в час смертельной болезни каждый делал выбор.
☽ ⚓ ☾
Город Тысячи Лестниц смотрел на Сеоха тысячью глаз. Мастер Дъюр остался в гостинице: ему нездоровилось с прошлого утра, когда они покинули остров Летнего Дождя на плоскодонке и поднялись на борт имперского судна, идущего в Ласеру. Паровой пакетбот, везущий почту и горстку пассажиров, уткнулся носом в причал в половине восьмого.
Сеох стоял на палубе, вжавшись в перила животом, и наблюдал, как Ласера – жемчужина Силт-Айлского доминиона – куталась в закат. Золотой час расцветил перья облаков в дюжину оттенков – от кремовых до ярко-алых. В лицо бил ветер, спутывал отросшие волосы, кусал за плечи под тонкой курткой, но Сеох был счастлив.
Они выжили.
Забрались так далеко, как не удавалось раньше ни одному белому человеку – в самое сердце Венуа-туатахи, бывшего царства та-мери. Мастер Дъюр говорил, до Второго Потопа на «Первой земле» Южная царил рай, но, как и всё благое, был утерян. Теперь их боги мертвы, а храмы стоят пустые: кочевники ходят на плотах от острова к острову, ищут не то обещанную «искру», не то «луч судьбы». При всём знании языка мастер часто путался в смыслах: слова та-мери слишком глубоки для чужаков, так он говорил. Они могли содержать несколько понятий и раскрывать истинное только в правильном окружении. В «контексте». Сеох быстро учился. Запоминал. Повторял за Дъюром не только тамерийские слова, но и такие вот – учёные. Тот говорил, у него получается. Хлопал по спине и отдавал лишний леденец. Сам мастер хоть и вырос, но любить сладкое не перестал: знакомые подсмеивались, а он уплетал пастилу за обе щёки, покрытые недельной пегой щетиной, или сухари из коричной сдобы, запас которых брал с собой в экспедиции.
Он был добрым. Строгим иногда, но к Сеоху относился не как к купленной вещи – по-людски. Не по-отечески, но этого мальчик и не ждал. Сам Дъюр говорил, что семья – дело лишнее. Жена и дети его только стеснят. Менять свободу путешествий на размеренную жизнь он не собирался. Раз в год возвращался в Виретту, публиковал пару научных трудов, посещал светские приёмы, на которых, по его словам, выглядел неотёсанным мужланом, передавал находки в коллекции музеев и снова уходил в море – к дальним островам. На недели или месяцы.
Он был картографом, археологом, моряком и любимцем удачи. Такие люди отличаются от прочих – даже Сеох в свои тринадцать это понимал. Они меняют мир.
«Я мост, понимаешь, – говорил ему мастер, сидя на ступеньках храма, привалившись спиной к колонне, усталый и вымотанный, но с широкой улыбкой на лице, – между нами и ними. Чтобы их не боялись, чтобы понимали…»
Он по-своему любил тамерийцев. Больше года прожил в одном из оседлых племён – ещё до выкупа Сеоха, до того, как они встретились на площади Талифы. Сын за отца не отвечает, но его продали за долги. После того, как повесили мать и застрелили отца. Показательная казнь. В назидание всем должникам и торговцам, ведущим дела с Янтарным Синдикатом.
При одном воспоминании Сеох покрывается гусиной кожей. Вряд ли на свете найдётся пара слов, столь же ненавистная ему. Однажды он вернётся в Талифу и всё станет по-другому, а пока… Память милостива. Он уже несколько месяцев спит без кошмаров. Ни криков матери, ни окровавленного лица Сеофа из рода Скаттеров, владельца антикварной лавки, которого весь город знал под именем Ската…
Сеох свернул на широкую мощёную улицу и отыскал аптечную вывеску. Звякнул колокольчик над дверью. Немолодой аптекарь с лорнетом на переносице и жидкой бородкой продал ему две склянки порошка и густую мазь в пузырьке, заткнутом пробкой. Сеох поблагодарил и расстался с тремя серебряными холами. Он взял их без спроса, но решил, что мастер поймёт. Ему нужна помощь. Судя по тому, как он бредил, не желая вставать с постели, это была вовсе не простуда, подхваченная на корабле.
Сеох знал, что не только укусы насекомых могут вызывать лихорадки, но и жгучие растения, и сама вода, текущая на островах. Но мастер Дъюр годами справлялся с этим, научившись обходить угрозы тропических рек и лесов стороной. Они были осторожны и всё же где-то допустили промах…
«Путь человеческий полон ошибок и нелепиц, – говорил Дъюр, глядя на волны, лижущие днище лодки. Он грёб легко, без устали. Вены вздувались на загорелых ручищах. – Без ошибок не бывает открытий: каждая к чему-то ведёт… Пусть даже не туда, куда ты хотел попасть изначально».
Сеох возвращался бегом. На поворотах и людных перекрёстках приходилось подтормаживать, чтобы не врезаться в чью-нибудь спину, не разбить склянки. И чтобы жандармы не приняли за вора. Некогда объяснять, если спросят.
Впервые за последние годы он решил, что боится. Чувствовал страх внутри, но не позволял ему прорастать. Пока рано.
Мастер поправится.
Сколько на его веку было трудностей? А теперь и вовсе обидно слечь, когда он исполнил мечту – добрался до Первого Храма.
☽ ⚓ ☾
По его пыльному лицу катились капли пота. Волосы спутались, прилипли ко лбу. В глазах Дъюра – зелёных, как заросли тагавы под ногами, – плескалось лихое, отчаянное веселье.
Его уже ничто не могло остановить.
– Ты веришь, а'конга? – Он называл его по-тамерийски, как старший младшего, «учеником». – Мы добрались! Будь осторожен и смотри под ноги, иди за мной след в след.
Но Сеох и сам ступал, едва дыша. Отводил от лица плести лиан и перешагивал каменное крошево ступеней. Первый храм был некогда величественным строением посреди джунглей. Под ногами тянулись плиты, испещрённые кругами и ритуальными рисунками. На колоннах были изображены «летописи» та-мери. Дъюр рассказывал ему Хранителях: о братьях и сёстрах, которым подчинялись стихии. Они правили мудро, и народ та-мери