И сколько бы имперские учёные ни твердили о смене климата и земной оси, солнце исчезло неспроста. Годы Тёмного Неба, как их называли та-мери, стали испытанием для всех. Одни рождались, не видя солнца за плотными тучами, другие умирали, не успев ощутить его тепла. И всему виной – Чуждый бог.
Тамерийцы верили, что обитаемые миры – Зубы в Челюсти великого прародителя, Ко'тар-меа-кату – «того, кто есть всё». Его тело – великий космос, безграничность. В то время как одни зубы растут совсем близко, соприкасаясь боками, другие выпадают от старости. Его Язык – ядро мироздания, откуда вместе со словом исходит сила, а Глотка – чёрная бездна небытия. Его слюна связует сущее – море-между-мирами, через которое их питает магия. Их общий мир когда-то откололся – лишился силы – и теперь медленно двигался навстречу Бездне. Зуб без корня.
Только восемь богов хранили баланс: для каждого из них у та-мери было имя. Даже теперь, скитаясь по Семи морям, они чтят мёртвых покровителей молитвой и ритуалами…
Девятый бог был чужаком, пришедшим из-за Моря. Ему удалось то, чего не смог сделать больше никто – проникнуть в отколотый мир извне. На этом месте Сеох, слушавший мастера Дъюра, хмурился: идея Моря-между-мирами сложна для понимания и часто ставит тупик белокожих – даже тех, кто изучает язык кочевников и полагает себя знатоком их культуры.
По легенде, Чуждый бог проглотил Луну, и богиня Лунных Вод, прекрасная Ху-Ману, ничего не смогла сделать, попав под чары чужака. А когда он пожелал забрать и Солнце, то гневный бог Чистого Огня, Ахи’Коре, спрятал его в небесных чертогах. Никто не пришёл ему на помощь, потому что семеро защитников – хранителей народа та-мери – спали вечным сном…
Сеох слушал предание как детскую сказку, и, как у всякой уважающей себя сказки, у неё было несколько концовок. В одних племенах говорили, что Ху-Ману предала братьев и сестёр, встав на сторону чужака; другие – верили в то, что хранители уничтожили друг друга, погрязнув в спорах. Малочисленный культ Чуждого бога утверждал, что он не желал власти слепо и не был жестоким безумцем. В своём стремлении к идеалу он хотел выйти за границы дозволенного. Доказать, что смертный человек может стать богом и ходить между мирами. Что ему доступно всё. Нет рамок – есть воля и выбор. Всегда.
…Сеох провёл ладонью по каменному столбу. Чуждый бог был изображён на нём странной химерой: наполовину человек, наполовину морская тварь с множеством щупалец вместо рук и клыкастой пастью. Между зубов находился тонкий серп луны. Волны укрывали пришельца до пояса.
Дальше шли неясные чёрточки – вокруг столба и до самой земли. Сеох не знал, что они означают. Быть может, лунные циклы, с помощью которых та-мери вели отсчёт времени.
– Не отставай. – Мастер оглянулся. Он стоял перед крыльцом, к которому сходились каменные тропы. Круги колонн охватывали храм не в произвольном порядке: их ряды напоминали лабиринт. Должно быть, та-мери шли по определённому пути – не напрямик, как белые пришельцы.
Они тоже были чужаками здесь. Могильщиками, потревожившими сон.
Сеох сглотнул. Принял из руки Дъюра факел и шагнул под каменные своды – всё равно, что в склеп.
☽ ⚓ ☾
Внутренняя прохлада лестниц заставляла спину покрываться мурашками. Сеох миновал пролёты один за другим. Удивительно, что не только гостиницы, но и жилые дома здесь были похожи: несколько этажей, разные хозяева. Отчасти Ласера напоминала ему Талифу, но там приходилось делить с соседями лишь улицу, а не коридор или балкон. Может, поэтому город был таким шумным. Люди спорили, ругались, мирились, пели под звуки свирели и барабанный стук, рыдали и смеялись в открытые окна, и всё это единовременно.
Но Сеох, на удивление, не уставал от шума. Он видел другую Ласеру: брызги фонтанов и яркую зелень, фруктовые сады, цветочные гирлянды… Талифе с её строгими, аскетичными линиями никогда не приблизиться к такому великолепию.
Он чудом удержался и не завернул по пути на ярмарку. Сначала – принесёт лекарства. Убедится, что мастеру не стало хуже в отсутствие ученика.
Сеох отпер дверь и поморщился. Тяжёлый дух стоял в комнате, нехороший. Занавески задёрнуты, на полу – россыпь осколков. Должно быть, хозяин хотел попить и выронил бутылку.
Сам Дъюр лежал у стены, под двумя одеялами. Грудь вздымалась и опадала; он хрипло дышал, ресницы подрагивали. Сеох опустил склянки с мазью и порошками на край стола – подальше, чтобы рука не дотянулась с кровати, не смахнула.
– Я сейчас, мастер, – сказал негромко, будто уговаривая, – потерпите.
И снова бегом по лестнице – вниз.
Взамен разбитой бутылки пришлось просить целую. Хозяину гостиницы он не сказал ни слова о болезни: если решит, что постояльцы заразные, выставит вон не раздумывая. Далеко он мастера на себе не утащит…
Воду набрал в дворовом колодце – чистую, холодную. А когда вернулся – размешал с порошком. Высыпал на глаз, сколько велел аптекарь. Кое-как напоил Дъюра. Тот фыркал и отплёвывался. Бормотал невнятно, бросая тамерийские слова.
Через полчаса его стошнило. Сеох, покряхтывая, вытащил из-под него одеяло. Напоил снова – просто водой. Растёр мазью горячую грудь. Подумал. Сходил к прачкам, сунув смятое одеяло в общую корзину. Вернулся. Сидел до позднего вечера на полу. Кажется, задремал, уронив голову на скрещенные руки.
Проснулся ночью от громких стонов.
– А'конга?
– Я здесь! – Он вмиг подскочил.
– Забери её, – сухие губы с трудом вытолкнули слова.
– Кого?
– Жем… чужину.
Взгляд Дъюра стал диким. Пальцы вцепились в ворот рубашки.
– Зачем, мастер?
Найденное Сеохом сокровище лежало в мешочке, который мастер вместе с ключами хранил в кармане, а затем повесил на грудь: так сложнее украсть.
– Забери… Избавься от неё, – его язык едва ворочался во рту, – выкинь в море…
– Зачем?
– Делай!
Дъюр потянулся к нему, протягивая сорванный ремешок. Его красные глаза с прожилками лопнувших сосудов казались безумны. Изо рта пахло гнилью. Сеох невольно отпрянул, впервые испытав не жалость, а ужас.
– Убери её прочь!
Затрещала ткань. Сеох взмахнул руками, пытаясь найти опору, и осел на пол. Быстро, по-крабьи, отполз и закашлялся.
– Простите, мастер.
– Зря, всё зря… – Мимолётная ярость сменилась замешательством, а затем и отчаянием. Дъюр снова откинулся на подушку, закрыл руками лицо и застонал, почти как ребёнок. Его ладони покраснели: язвы лопались, и сукровица пополам с гноем сочилась меж пальцев.
– Мастер?..
– Уходи! Ты что, не видишь?! Прокляты, все прокляты… Сунешь руку в улей – не жалуйся на укусы.
Он бредил. Сеох беззвучно плакал, вжавшись