«Не надо было тела бросать… Вдруг там еще пришлые фонари есть… доберется… доберется прежде меня… сколько мяса там на костях, сколько плоти, как же я голоден, голоден, голоден!»
Страж задергался под руками, как в припадке. Жаккен удерживал лапы, чтобы фонарь никого случайно не поранил. Кот бросил тарелку с едой и попытался помочь хозяину.
– Нет! Я сам! Еды! Неси! Дай мне еды!
Кот растерянно замигал, но Жаккен не понял, что говорит фонарь. Остальные расступились.
– Чего встали? Что? Я голоден! Я устал! – Жаккен вскочил, напугав фонариков еще сильнее. Дворник шмыгнул под стол, Глашатай вылез в окно и вернулся на колокольню, а остальные попрятались кто куда. Кот нерешительно подергал хозяина за фартук, и Жаккен, оскалившись, ударил фонаря.
Тот врезался в стену, из-за чего одно стекло пошло трещиной, а душа замерцала.
Жаккен застыл и посмотрел на свои руки.
– Что на меня нашло? Что… что это? Прости, прости меня, Кот! – Жаккен встал на колени перед другом и осторожно обнял. Фонарик обиженно заморгал, вырвался и, прихрамывая, убежал в сад и залез на ветви клена. – Что же это происходит, что творится?! – Жаккен заметался по мастерской. Взгляд наткнулся на обездвиженного уличного фонаря. – Что же сделало тебя таким… Что же превратило тебя в пришлую тварь?! – Жаккен вскрыл фонарье нутро и еле успел убрать руки, как оттуда полилась оскверненная смола. – О боги, нет-нет-нет, этого не может быть!
Фонарщик рассыпал железную стружку у порога и под окнами, зажег все свечи и велел фонарям встать в круг.
– Горите так ярко, как только сможете! Гонец! Передай! Беда! Бегство! Бедствие! Безбожники… безверие… нет… безвременье… безвестие… бездарность! Безжалостность! Нет! Нет! Нет!
Мысли путались, нужное слово ускользало из памяти. Жаккен выглянул в окно и оторопел: город погружался во тьму. Фонари гасли один за другим под страшные крики жителей. Стражники на стенах факелами отмахивались от чего-то невидимого, но яркие точки исчезали так быстро, что Жаккен не успевал даже их сосчитать.
Наверху раздался колокольный звон, обрывистый, странный, будто кто-то раскачивался на языке. Свет Глашатая потух.
Жаккен метнулся к столу, из секретного ящика вытащил весь запас праха и, запрокинув голову, высыпал порошок прямо в глотку, а остатки разбросал по мастерской. В этот миг он наконец смог выкрикнуть имя напавшего на них врага, но Гонец вдруг перестал передавать сообщения и развернулся к фонарщику. По стеклу пошла кривая трещина, а затем яркий свет души сменился на кроваво-красное сияние, после чего фонарь раззявил зубастую пасть. Чтец, который записывал всё, что говорил Жаккен, уронил перо и свалился со стола – душа внутри потухла. Страж дернулся, привстал, но его стекла выдержали, и фонарь лишь с мольбой замигал.
Самая страшная тварь всегда сидит внутри человека.
Тьма подступала из углов, поглощая всё на своем пути. Казалось, что даже свет не может покинуть ее голодное нутро. Жаккен отмахивался от нее ножом, крича от страха, но ни железо, ни свет, ни прах не могли испугать это.
– Нет! Прочь! Это мой город! Это мой дом! Ты не заберешь у меня ничего! – орал Жаккен. – Нет! Не получишь! И душу мою ты не получишь!
Жаккен всегда знал, где в его теле находится душа. Схватив глазодер, фонарщик вонзил три тонких лезвия под веки и вырвал плоть одним рывком. Все чувства и эмоции тут же схлынули, а боль опустошила разум – всё как тот сумасшедший и говорил! – и Жаккен, позабыв о льющейся крови, положил свою душу в заготовку фонаря и припаял заклепки крышки намертво.
– Теперь всё, никто не достанет, – просто сказал фонарщик и равнодушно принял тьму. Жаккен услышал жуткие голоса в голове, шепоты и вопли, смех и плач, а потом Дворник, до этого жавшийся к ногам хозяина, вздрогнул, щелкнул и потух.
Когда отряд охотников добрался до Огнеклёна, город провонял падалью и гарью, став похожим на огромное костровище. Почерневшие от сажи дома казались угольками. Тела людей были разбросаны повсюду: их находили на дорогах и внутри помещений, на крышах, в подвалах, в колодцах, в сточных водах и на колокольне. По обгорелым останкам охотники не поняли, были ли это массовые убийства или самоубийства. Скорее всего, и то и другое. Больше всего трупов обнаружилось в староверском храме, где горожане, видимо, искали спасения. Кто-то попытался покинуть город, но с теми разобрались пришлые из леса.
Целыми остались только священные клены, которые не боялись огня, поэтому пожар обошел их стороной. Под одним из них охотники обнаружили фонаря – он жался к дереву, которое когда-то подарило ему жизнь, и не реагировал на вопросы. Охотники сняли с ветки маленькое дрожащее существо, пообещав найти ему новый дом, и вошли в мастерскую фонарщика.
Она была абсолютно пуста: ни инструментов, ни фонарей, ни тела хозяина. Только осколки стекла, железная стружка и полусгоревшая тетрадь, исписанная на последних страницах одним и тем же словом:
БЕЗУМИЕ БЕЗУМИЕ БЕЗУМИЕ
[196 год эпохи кошмаров, Светодар, 8 декада созвездия Кита Город Лаваград]
Стражник Пимон стоял у ворот, опершись на копье. Его друг и напарник Баср обмахивался мокрой тряпкой. Оба были потными с головы до ног.
Жара стояла невыносимая. Люди валились с ног и отказывались работать в кузнях, большую часть времени проводя на берегах озер. О том, что будет дальше, старались не думать: Светодар заканчивался, впереди ждало еще более жаркое лето. А там больше не искупаешься. Самым поганым было то, что с приходом темноты не становилось прохладнее: раскаленные за день каменные дома Лаваграда к утру не успевали даже толком остыть. Так, по крайней мере, казалось.
Где-то недалеко, в озере, заклекотал голодный омутник.
– Как думаешь, а пришлым тоже жарко? – лениво спросил Пимон.
– Я надеюсь, что им жарко, – пробормотал Баср, – иначе получается, что только мы страдаем.
– Знаешь, что наши ученые говорят?
– Ну?
– Такая жара стоит потому, что мы деревья вырубаем. Что из-за этого меньше дождей.
– Придурки! Вода – она с неба падает, из облаков. А деревья… много деревьев – это лес, а лес – это тень, а где тень, там пришлые.
– Да знаю я, знаю, – тут же согласился Пимон, – я и говорю, какие же они тогда ученые? Придумают еще…
В ворота вдруг постучали. Пимон вздрогнул, Баср удивленно приподнял бровь.
– Кто в