Пимон пожал плечами и взялся за задвижку. Он убедился, что оба фонаря перед воротами горят ярко, и посмотрел на гостя.
– Пришлого мне в зад! – выругался Пимон и тут же зажал себе рот ладонью.
Перед воротами стоял одноглазый фонарщик в окружении нескольких десятков фонарей. Все они казались сломанными – у всех, кроме того, который фонарщик держал в руке, были треснутые стекла, а горели они каким-то новым, красным светом. Этот же светился оранжевым.
«Душа внутри, значит, не старая и не молодая, а стекла, судя по бликам, сделали в Лаваграде», – подумал Пимон.
Фонарщик стоял на железных ходулях и смотрел на стражника с откровенной усмешкой.
– Выйди к нему!
– Сам выйди, Баср!
– Нет, ты!
– Давай вместе!
Стражники поправили одежду и отворили маленькую дверь, встроенную в одну из воротин.
– Доброй ночи, господин фонарщик… э-э-э… – пробасил Баср, который оказался посмелее Пимона.
– Жаккен, – представился фонарщик, едва шевельнув губами. Фонари ходили рядом, как свора собак.
– Господин Жаккен, нас не предупредили, что вы явите… прибудете! – сказал Пимон.
– Я не сообщал. Есть для меня работа?
– Э-э-э… вроде нет, господин! Город освещен, никто не умирал недавно… и… у нас есть свой… фонарщик.
– Как жаль, – без тени огорчения сказал Жаккен. – Я проделал такой путь.
– Вот как, значит! А что же вы ночью-то… и не побоялись… То есть я не хочу сказать, что вы трус, ничего такого…
– Мы хотим сказать, что ворота заперты до рассвета и никого пускать не велено! – встрял Баср, чуть пихнув Пимона в бок.
– Мне стоять тут до утра?
– Я… мы…
– Вы должны были проходить постоялый двор. Не могли не заметить: там и забор железный, и фонарей полно. Если вернетесь… – Баср махнул за спину фонарщика, но тот прервал стражника:
– Мы там были.
– И… эм, там не было мест? Я уверен, что фонарщика уж нашли бы где разместить. Там добрые люди!
– Мы остались недовольны.
Пимон сглотнул.
«Неужели кто-то посмел плохо обслужить фонарщика? Или, пресвятые боги, нахамить?»
– Возможно, мы пропустим вас, надо только спросить у градоправителя, – неуверенно сказал Баср и, откланявшись, чуть ли не бегом ринулся в город.
Пимон прикрыл дверцу, но запирать перед носом фонарщика не стал и чуть погодя, помявшись, спросил:
– Слыхали, что в Огнеклёне случилось? Жуть, правда?
– Да, теперь этот город точно никому не достанется.
Пимону показалось, что Жаккен сказал это чуть ли не с удовлетворением, и стражник поскорее, пусть и невпопад, задал другой вопрос:
– Не больно на этих ходулях ходить?
– Больно. Очень больно, – со странным блаженством в голосе ответил фонарщик.
Пимон сглотнул слюну и решил сменить тему:
– А чего это они красненьким горят?
– Какие души, такой и свет.
– А трещинки такие… вы, наверно, за новым стеклом к нам приехали? Пришли то есть, – Пимон готов был сквозь землю провалиться.
– Я пришел узнать, как его разбить, – фонарщик с недовольным видом покачал оранжевым фонарем.
– Вот как! А я и думаю… Просто вы ведь наверняка знали, что у нас есть свой фонарщик, вот и я подумал, что вы по делу… пришли… Но разбить наши стекла никак невозможно, – Пимон тут же пожалел, что сказал это. Сообщить фонарщику плохую новость, ну кто за язык тянул!
– Все, что создано человеком, можно разрушить, – хмыкнул Жаккен, – но даже если ты говоришь правду, у меня есть еще одно дельце. В этот город привезли кое-что мое. Я пришел за своим фонарем.
Жаккен спустился с ходулей, подошел поближе и посмотрел на Пимона в упор. Стражник не знал, куда деть взгляд, чтобы не пялиться на жутковатую дыру на месте левой глазницы. Здоровый глаз фонарщика тоже наводил ужас: почти полностью расширенный зрачок был окружен сеткой ярко-красных сосудов и кровоподтеков. Только сейчас Пимон заметил, что еще и губы Жаккену кто-то разбил.
– Неужели вас не пустили на ночлег, да еще и мор… то есть лицо изувечили? – ужаснулся Пимон. – Вы только скажите, мы этот клоповник вмиг прикроем!
– Нет, – ответил фонарщик, и из его рта вытекла капелька крови.
– Тогда чем же они вам не угодили? Я знаю хозяина, он вроде разумный человек.
Фонарщик Жаккен улыбнулся.
Пимон отшатнулся и врезался спиной в ворота, копье в руках задрожало.
Рот фонарщика оказался набит стеклом, осколки были воткнуты в десны и заменяли отсутствующие зубы. Фонари один за другим раскрывали жуткие пасти и, клацая, наступали на Пимона.
Жаккен схватил стражника за волосы и, оскалившись безумной улыбкой, весело проговорил:
– Мы остались голодными!
Анастасия Евлахова
Раскол
Город манил Йорна.
Каждый вечер он проводил у стены: смотрел на черную громаду города, которая колючим валуном торчала за Пустошью. Она казалась ему окаменелыми останками доисторического гиганта, мертвым напоминанием о жизни, к которой больше нет возврата.
Но в ту ночь Йорну почудилось, что город не так уж и мертв.
Мама с сестрой тоже ходили к стене, но не для того, чтобы посмотреть на Пустошь. Они бывали здесь только накануне Раскола: приносили к семьсот тридцать третьей ячейке свечи. Роняя тяжелый ароматный воск, Лиа выставляла их на стену рядком, одну за другой, над выскобленными в камне буквами, которые остались единственным напоминанием об отце. Йорн жмурился от сладкого хвойного духа свечей, а еще – от красных всполохов и от дыма костров, которые уже вовсю жгли на главной площади. Он думал о том, что тоже хотел бы погибнуть за стеной.
Отца Йорн совсем не помнил. Только смутную темную фигуру, тяжелую ладонь на плече и крепкий запах дубленой кожи. Лиа родилась раньше и рассказывала Йорну, как отец подсаживал ее на спину неповоротливого, обрюзгшего от старости дрока и возил на ярмарку за стеной. Туда раз в год, незадолго до Раскола, стекались люди из всех окрестных племен: делились урожаем и новостями, приглядывали себе невест, договаривались о сделках. Раз в год часть Пустоши далеко за стеной становилась центром жизни, но Йорна отец никогда не брал.
«Детям не место на Пустоши», – не уставала повторять мама.
Но Йорн больше не был ребенком, и ему до смерти хотелось увидеть мир за стеной. А мама не пустила его даже в этом году, хотя Глава клана уже прислал ей перо пустынника. Йорн прекрасно знал, что это значит.
Он должен стать Охотником. Его выбрали. Из-за отца.
Но путь в город был закрыт даже Охотникам. Это мертвое царство, царство смерти. Так говорили в кланах. И, даже зная, что его ждут охотничий арбалет и Пустошь,