А сегодня, увидев на той стороне огни, Йорн чуть голову не потерял.
– Ну смотри же, вон там! Не туда ты смотришь… Вон же!
Лиа пожимала плечами:
– Не вижу.
Мама с негодованием следила за тем, как ловко Йорн подсаживается на край стены и сбивает одну из свечей.
– Мы пришли к твоему отцу, Йорн. Он смотрит на нас из междумирья. А ты… Где твое уважение?
В кланах говорили, что каждый год в ночь Раскола плоть мироздания давала трещину и мертвые могли прикоснуться к живым. Еще болтали, будто для того, чтобы мир света не поглотила тьма, нужна была человеческая жертва: тогда Раскол склеится заново и миры заживут в равновесии. А старожилы добавляли, что из-за неуважения к этой традиции однажды и погибли города. Тьма вышла из Раскола и, расплодившись, породила хищных тварей, которые пожрали почти всех людей. Йорн же не верил ни в жертвы, ни в дурные россказни о тьме. И в то, что отец все еще жив, пусть и в другом мире, – тоже.
Сейчас Йорна занимало только одно: он видел огни.
Далеко впереди, где вздымалась мертвая неподвижная гора мегаполиса, перемигивались огни. Синий – зеленый. Зеленый – синий. Вспышки и чернота. Вспышки и чернота.
– Сюда же встань, ну!
Йорн протянул руку сестре, чтобы помочь ей взобраться по кладке.
– Нет уж, спасибо. Это ты у нас акробат, – легко рассмеялась та.
Выходки брата явно забавляли Лию, но сама она в них участия не принимала. Может, виновата была разница в возрасте, а может, сестра была обыкновенной девчонкой: не умела запачкать руки так, чтобы от восторга зашлось сердце. Она, вслед за мамой, знала только, как сворачивать головы курицам, – но разве это восторг…
– Да неужели не понимаешь? Там кто-то есть! В городе кто-то есть!
Лиа только фыркнула.
– Знатный ты выдумщик, Йорн.
– Да какой я выдумщик?..
– Ясное дело какой. Ты давай снова расскажи, как мать клана тебе глазки строила.
– Да правда же строила!
Йорн сполз со стены.
Никто не верил в историю про мать клана, потому что Йорн годился ей в сыновья. Но он знал, что ему не казалось, каждым позвонком чувствовал ее взгляд, каждым волоском на затылке. Она смотрела на Йорна на Советах – долго, внимательно, жгуче. На него, ни на кого другого.
Обычно мать клана стояла за креслом Главы и ладонь ее покоилась на его правом плече. Она не говорила ни слова, и только по выражению лица матери клана все вокруг догадывались, одобрит Глава новый порядок или нет. Поговаривали, что Глава так боялся жену, что не смел к ней прикоснуться в постели. Вот почему уже много лет у клана не было наследников. Йорн же предпочитал думать, что Глава просто-напросто никуда не годился как мужчина. Выпятив грудь, Йорн мысленно улыбался. Уж он бы своего не упустил.
А мать клана все смотрела и смотрела на Йорна на Советах. Насмешливо и мучительно, как будто читала мысли.
– Пора бы тебе повзрослеть, Йорн. Чтобы отец наконец тобой гордился.
Мама огладила в последний раз буквы отцовского имени, подобрала свою шитую-перешитую цветастую юбку и отвернулась.
– Пойдемте. Скоро генератор запустят.
Йорн выдохнул. Запуск генератора был настоящим событием, особенно на праздники, когда он работал не «для дела», как выражалась мама, а для развлечения – чтобы запустить голограммы. Йорн обожал эти бесплотные цветные тени, которые показывали Истории на главной площади. Йорн их, конечно, все уже знал наизусть. В стареньком испускателе, который берегли как зеницу ока, хранилось всего семь Историй – нехитрых сценок на пару минут. Но каждая из них была сладкой крупицей той жизни, которая разворачивалась раньше там, за стеной, в городе. И Йорн готов был отдать все за то, чтобы прикоснуться к тому великому и недостижимому, что навечно осталось в прошлом.
Только вот голограммы были всего лишь копией. Оригиналы хранил город: все эти улочки и проспекты, храмы и дворцы, дома и жилые клетушки, которые люди в Историях называли квартирами. И все это было мертво: отдано на откуп хищным тварям. В мегаполисе теперь царил зверь. Человек свое право на город потерял.
Но откуда же там взялись эти огни?..
– Вы идите. Я догоню.
Йорн запустил руки в карманы, задумчиво поглядев на темное небо, расцвеченное всполохами праздничных огней.
Лиа помедлила.
– Ничего там нет. Забудь ты про этот город. За периметром одна смерть.
Йорн резко развернулся.
– А как же ярмарка?
Лиа фыркнула.
– Так то ярмарка. Она же днем! Твари не любят солнце. А если и сунутся… Знаешь, сколько там ставят воинов в оцеплении?
Йорн нахмурился, отчасти признав правоту сестры. Но днем, вероятно, и получилось бы проникнуть в город, найти там безопасное место… Что, если те огни запускали люди, которые вернулись в мегаполис и умудрились там выжить? Что, если… Что, если они там жили, как люди прошлого? Вовсе не в палатках из шкур дроков или в хибарах из металлолома, а в настоящих домах?..
В отдалении рыкнул генератор: один раз, другой… Он бормотал дробно, ритмично, словно барабанным боем встречая ночь Раскола.
Лиа развернулась и убежала за матерью. Ее юбка взметнулась в узком проходе, по стенам которого уже поползли лилово-оранжевые тени голограмм. А Йорн все стоял.
Он разрывался: пойти ли вслед за сестрой на площадь, туда, где ярко, празднично и безопасно, или вскарабкаться снова по стене и – аж дух захватывает! – перемахнуть в сладкий, манящий мрак Пустоши?
Сестра была права: твари не любили солнце. Они выходили по ночам. Но сегодня – Раскол. От ярких костров и пороховых огней стоял такой шум, что ни одна из тварей не сунулась бы к периметру.
Но от периметра и до города оставалось бескрайнее море Пустоши. Пересечь его в одиночку, да еще и без охотничьего арбалета, решился бы только круглый дурак.
Йорн снова взобрался на стену и, переставив свечи, сел на отцовский камень, как вдруг сбоку почудилось движение.
– А красиво сегодня, правда? – раздался голос.
Йорн вздрогнул и почувствовал, что заливается горячей густой краской. И как он мог ее не заметить?
Вся в черном, с темной тяжкой косой, перекинутой через плечо, и черными же глазами, мать клана казалась тенью, которая отделилась от самой тьмы. Она сидела, как и Йорн, на стене, перекинув ноги на сторону Пустоши. Губы ее не улыбались, но в глазах блестела насмешка – как будто матери клана тайно нравилась та дерзость, которую позволил себе Йорн. Ведь никто, кроме него,