– Да как ты… Что ты… Чтоб тебя сожрали гюки, гнусный пёс!!!
Крик, будто выпущенная стрела, улетел в горы. Там что-то громыхнуло, зазвенело. Миякодори всполошились и бросились врассыпную.
– Так вот кем я был для тебя все эти годы? Псом, которого ты пинал! Конечно, кто я такой? Сирота без роду, без племени, – с обидой отвечал Синдзабуру. – Разве я достоин сына старосты? Самолюбивый гордец ты, Митсури, не видящий никого, кроме себя. Разве ты не замечал, что О-Цую в тебя влюблена? Зачем издевался над ней, по сто раз на дню напоминал, что она всего лишь дочь плотника?
– Что ты говоришь такое? – побледнел Митсури. Он в первый раз видел друга в таком состоянии. – Каори повелела так идти. Я не знаю, почему меня пропустили, а вас нет. Скажи же, что делать, а, Каори?
Та упрямо молчала. Вдруг О-Цую произнесла:
– Значит, это правда? Про тебя и твою мать? Я думала, болтают из зависти.
– Какая правда? Что ты несёшь? – спросил Митсури.
О-Цую, вытаращив глаза, прошептала:
– Что ты… Ты…
– Ты – ханъё [11], – продолжал Синдзабуру, смакуя страшное слово на языке. Стражник громко крякнул и впервые с любопытством посмотрел на людей. – Ходили слухи, что твоя мать путалась с ёкаем. Никто не верил, считали, это наговоры. Как-то в деревню приходил пьяница, вроде родственник твоей матери, и кое-что рассказывал. Теперь всё стало на свои места. Вот почему Каори несколько раз повторила, в какой последовательности идти. Она знала, что тебя пропустят. А нас с собой взяла, чтобы ты не передумал. Ты ей нужен. Мы же с О-Цую – мусор, шелуха. Нынче у тебя другая компания!
Митсури взмахнул руками, словно ища, за что ухватиться, но, не найдя опоры, рухнул на колени.
– Ложь… Гнусная ложь… Моя мать была святой женщиной. Каори, скажи им, что я не ханъё. Ты ведь всё знаешь. Скажи им!
Он ухватился за край её кимоно и безостановочно бубнил:
– Скажи им, скажи им…
Лицо Синдзабуру, подсвеченное жёлтой водой, окаменело. Он жёстко, как только мог, произнёс:
– Я скажу. Твоя мать была распутной женщиной, а из-за твоего отца сгорела деревня. Он был настолько гордым, что не смог попросить прощения у оскорблённого Фумиёси. Ты такой же, как твой отец. Хотя нет. Ты такой же, как Каори.
О-Цую застонала:
– Не говори так, Синдзабуру. Ты ведь не знаешь наверняка.
– Дыма без огня не бывает. Пошли отсюда, О-Цую! Эй, дед! Как нам подняться наверх? Не хочу якшаться с демонами. – Синдзабуру чеканил слова резко, холодно, безжалостно.
Стражник даже не пошевелился, только тихонько бормотал себе под нос.
Митсури поднялся на ноги и со слезами в голосе крикнул:
– Старик, куда ты смотришь? Чужаки хотят проникнуть внутрь. Неужели тебе нет до этого дела? Прогони их прочь!
– Я же просила молчать, – тяжело выдохнула Каори.
– Намыть ли мне бобов, а то, может, съесть кого? – пропел старик и внезапно стал увеличиваться в размерах.
Одежда на нём лопнула, тщедушное тельце быстро обросло валиками мышц и покрылось зелёной кожей. Гигантская жаба с бородавочным скользким телом и мерзкой улыбающейся мордой резко прыгнула вперёд и языком сгребла О-Цую и Синдзабуру. Запрокинула башку назад и с громким чавканьем проглотила их.
У Митсури потемнело в глазах. Он мотал головой, не в силах поверить в происходящее.
– Я же просила молчать, – повторила Каори.
– Нет… Я не хотел… Я не хотел, – зарыдал Митсури и с кулаками бросился на Каори. – Это ты виновата! Ты знала, что их не пустят! Зачем привела их сюда? Зачем ты вообще появилась? Ты – воплощение зла!
Каори, стойко перенося удары Митсури, произнесла:
– Воплощение зла? Пусть будет так. Я равнодушна к твоим друзьям, их гибель меня не волнует. Но я позабочусь о тебе. Продолжим путь?
– Она их… Она может их… выплюнуть? – Митсури указал на жабу, которая издавала страшные утробные звуки: смесь рыка и икоты.
Но когда чудовище опять оборотилось в старичка, и вопрос потерял смысл.
– Посадил я семечко, вырастет большое деревце. Там, среди ветвей, кукушка накукует мне рассвет.
– Мы можем продолжить путь? – спросила Каори.
– Нет! Не можем!
Митсури накрыла волна отчаяния и безысходности. Он опустился на землю, пытаясь восстановить дыхание. Фумиёси был реально существующим человеком. Отомстить за родителей – цель ясная и чёткая. Но кто виноват в смерти друзей? Кому из многочисленных монстров бросить вызов? Самой Идзанами, старичку-стражнику, Каори? Синдзабуру и О-Цую прожили такую короткую жизнь и умерли так нелепо.
– Расскажи мне всё, что знаешь, – сказал Митсури.
Каори присела рядом:
– Я была твоей тенью долгие годы. Видела то, что не видят другие. Слышала то, что не слышат другие. За несколько дней до вторжения Фумиёси в деревню твоя мать написала письмо. И хотя я не умею читать, я догадалась, что она собиралась открыть тебе всю правду. Она попросила служанку, которой, видимо, доверяла, спрятать это письмо на некоторое время, а потом отдать тебе. Быть может, госпожа собиралась уехать. Не знаю. Но вот в чём я уверена точно: служанка была нечиста на руку, и это письмо, попади оно к врагу, могло навредить тебе, поэтому я его выкрала.
Каори вынула из внутреннего кармана на рукаве кожаный кошель, туго перетянутый бечёвкой. Внутри лежал помятый лист рисовой бумаги с подтёкшими в нескольких местах чернилами. Митсури впился взглядом в иероглифы.
Дорогой сын, мой Митсури! Свет мой и радость моя! Крепкий, как вековая криптомерия, и прекрасный, как цветущая сакура. Это письмо я решила написать, потому что воскресли призраки прошлого. Если тайна моя откроется, я не смогу жить дальше. Так знай же правду из первых уст!
В моей деревне никто не умел писать. Твой отец почти два года обучал меня этому искусству. Сколько туши и свитков рисовой бумаги было переведено, прежде чем из-под моей руки стали выходить стройные и уверенные иероглифы. Потом я учила писать тебя, и это были самые прекрасные мгновения нашего с тобой единения.
Все, кто знают меня, утверждают, что более нежной и ласковой матери не сыскать на целом свете. Тем более удивительным кажется тот факт, что это я приказала предать тебя, сын мой, морской пучине.
Простишь ли ты меня? Поймёшь ли? Однако слушай.
Я встретила твоего отца на окраине родной деревни, когда шла с огромной корзиной лотосов. Цветы были нужны для украшения свадебного пира моей подруги. Тоскэ в это время возвращался домой, но на узкой горной дороге произошёл обвал. Он вынужден был пуститься в объезд, и так мы