Так что нам пришлось пройти через всю процедуру: снять крепления с дульной части, где орудия были принайтовлены к борту, затем вкатить их внутрь, чтобы было место для работы прибойниками, а потом возиться с кремневыми замками и зарядами снизу, ядрами, пыжами, пороховницами, затравочными трубками и всем прочим из рундуков у каждого орудия. О том, чтобы зарядить и выкатить все пушки одновременно, не могло быть и речи, поэтому я разделил людей на три орудийных расчета, и мы делали все по частям, пока оба борта не были готовы к бою.
На этом этапе, когда все было готово, насколько это возможно, корабль весело несся вперед, и в нас пока еще никто не стрелял, мне в голову ударил энтузиазм. Я ходил по палубе, хлопая матросов по спинам, называя их удалыми молодцами и британскими львами (даже Матти) и рассказывая, какую трепку мы зададим этим янки, чтоб им пусто было.
Но тут вид старины Хораса с размокшей шляпой в руках привел меня в чувство. Боже, какой же у него был унылый вид. Он увидел, как вытянулось мое лицо, и это, должно быть, что-то в нем всколыхнуло — в конце концов, он был капитаном дальнего плавания больше двадцати лет. Он предпринял жалкую попытку выпрямиться и нахлобучил шляпу на голову, отчего стал выглядеть еще хуже, учитывая ее состояние.
Но пора было снова взглянуть на янки. Я одолжил у Хораса трубу и взобрался на ванты. Брамсели, марсели и нижние паруса приватира были отчетливо видны с палубы, а черный силуэт его корпуса то появлялся, то исчезал в волнах. Он, без сомнения, нас нагонял, хотя и не так быстро, как я опасался. По моим прикидкам, он должен был поравняться с нами через пару часов. Идея, пришедшая мне в голову в крюйт-камере, снова всплыла. Похоже, погоня будет в корму, а в таком случае мы должны использовать нашу девятифунтовку, чтобы обстреливать янки, пока он подходит сзади. Это было лучшее орудие на корабле, и, если повезет, мы могли бы проделать в мистере Янки достаточно дыр, чтобы замедлить его и дать нам уйти. При условии, конечно, что он не сделает того же с нами.
Однако сначала нам пришлось бы переместить нашу длинную девятифунтовку с ее места на носу и установить ее для стрельбы через сплошной дубовый гакаборт на корме, в котором не было прорезано порта для орудия. Но это было дело нехитрое, и я лишь отдал приказ и отошел в сторону, пока команда сама организовывала работу. Моряки поразительно изобретательны в подобных вещах, особенно когда берутся за дело с охотой. А они взялись, потому что было очевидно, что установка этого орудия на корме дает нам шанс оторваться от преследователя без боя — лучший из всех возможных исходов.
Ствол орудия был семь с половиной футов в длину и весил двадцать один центнер. Но десять человек рычагами сняли его с лафета и, подхватив груз веревочной люлькой, перетащили пушку на корму. Сходные трапы (с бака на шкафут и со шкафута на шканцы) доставили им некоторые хлопоты, но все матросы взялись за дело, и за десять минут они проделали работу, на которую сухопутные крысы потратили бы неделю.
Затем, для разминки, они притащили орудийный лафет и установили пушку, готовую к использованию, подложив под колеса клинья, чтобы она не двигалась, и разложив рядом все тали. Все это было сделано задолго до того, как плотник с помощником закончили прорубать дыру в гакаборте и ввинтили по обе стороны от нее по большому рым-болту для брюк-талей, которые должны были сдерживать откат орудия.
Дальше дело было за мной. Я был командиром, и благодаря времени, проведенному на борту «Фиандры», лучшего обученного канонира на корабле не было. Так что я выбрал полный орудийный расчет, зарядил и выкатил пушку, и стал ждать, пока Янки-Дудл не окажется в пределах досягаемости. На самом деле, прошел где-то час, прежде чем я смог открыть огонь, и во время ожидания я распорядился раздать людям еду и постоянно настраивал паруса, пытаясь выжать из корабля еще узел. Наш курс был ост-зюйд-ост, а янки приближался с северо-запада. В результате он шел на нас с левого борта по корме, обеспечивая девятифунтовке хороший обзор через новый порт.
Янки медленно становился все больше, пока мы не смогли разглядеть каждую деталь, вплоть до людей, толпившихся на его баке, и деловитых верховых матросов, работавших наверху. Они тоже выжимали из своего корабля последнюю каплю скорости. Он нес огромную площадь парусов, и казалось, что каждый из них работает на полную. Наконец, ближе к вечеру, когда враг был в полумиле за кормой, я посмотрел вдоль ствола своего орудия, выбрал слабину вытяжного шнура и дернул.
Чтобы понять, что я пытался сделать, вы должны отбросить все ваши современные представления об артиллерии. Забудьте о нарезных пушках Армстронга, выточенных из стали с точностью до тысячной дюйма. Забудьте о колоссальных железных пароходах, обеспечивающих устойчивую платформу для орудия. Представьте себе медную гладкоствольную пушку, стреляющую с маленького деревянного кораблика, который качается на волнах могучей Атлантики. Да у этой пушки даже нормальных прицелов не было, и целиться приходилось в два приема. [4]
В таких условиях хороший канонир попадал бы в другой корабль каждым выстрелом на любой дистанции до пятидесяти ярдов. На ста ярдах он мог попасть раз из пяти. На двухстах ярдах попадание было бы большой удачей. Так почему же я стрелял с полумили?
Ну, во-первых, я стрелял для своих людей, потому что грохот пушек собственного корабля — прекрасная музыка, когда на тебя надвигается враг (Матти уж точно так считал). Что более важно, янки догонял нас со скоростью около двух узлов, так что у меня не было бесконечного времени, чтобы в него попасть. Даже открыв огонь с полумили, при всей возможной скорости моих полуобученных канониров, я бы успел сделать не больше дюжины выстрелов, прежде чем враг поравнялся бы с