Весь расчет радостно взревел после моего первого выстрела (который улетел бог знает куда), и матросы чуть ли не локтями расталкивали друг друга за честь перезарядить и снова выкатить орудие, но вскоре вошли в рабочий ритм, пока пушка бухала, не оказывая ни малейшего влияния на продвижение янки. Я, конечно, не великий канонир, но учился у одного из лучших: у Сэмми Боуна с «Фиандры», человека с волшебными руками. Так что, полагаю, я не хуже большинства, и в тот день я отдал этой задаче все, что у меня было.
С другой стороны, пушка была ни к черту не годна. Я уверен, дуло у нее обвисло — беда всех старых, изношенных медных орудий. Так что белые всплески от моих ядер стали падать рядом с врагом только тогда, когда янки подошел совсем близко. В конце концов, я все же увидел, как от его носа полетели щепки, — мое первое попадание. К тому времени он был уже на расстоянии мушкетного выстрела и до сих пор с презрением не отвечал на наш огонь. Но это попадание заставило его задействовать одно из своих погонных орудий. Я к тому времени уже весь взмок и устал, и помню, как деловитые канониры янки взялись за свою пушку, а я орал на своих людей, чтобы они с удвоенной силой заряжали нашу.
Их первый выстрел прошел сквозь наш такелаж, не причинив вреда, а затем случилось нечто совершенно невероятное. Наша медная девятифунтовка к тому времени раскалилась докрасна — дотронешься, и кожа слезет, — и ядра летели куда угодно, только не туда, куда я целился, так что случившееся было чистой случайностью.
Через секунду после выстрела янки я ответил своим, и мои люди заорали во всю глотку, когда с вражеского корабля донесся ужасающий лязг: наше девятифунтовое ядро угодило прямо в их орудие, сбив его с лафета и осыпав все вокруг страшными железными осколками.
Я оказался в окружении ухмыляющихся лиц, а эта обезьяна из Бразилии бросилась передо мной на колени и крепко обхватила мои ноги. Пришлось отдирать его гандшпугом.
Но на этом игра закончилась. Медная пушка становилась все хуже и хуже, и больше попаданий, насколько я мог видеть, не было. А янки посадил своих снайперов на фор-марс и открыл частый огонь. По треску и вспышкам мушкетов я бы сказал, что их там было трое, и все хорошие стрелки. И на самом деле, по нам палили не только из мушкетов, но и из винтовок (американцы питают слабость к этому оружию), так что пули с треском впивались в гакаборт и со свистом залетали в наш пушечный порт, слишком близко, чтобы их игнорировать. Нам пришлось оставить орудие и укрыться.
Всем, кроме Матти. Он и слушать не хотел, что надо пригнуть голову, и скакал вокруг, визжа и воя на врага, пока один из них не всадил ему пулю аккурат в центр груди. Тогда он сел, с усталым видом, и как раз успел прочитать свои молитвы, прежде чем отправился туда, куда отправляются такие, как он.
Хуже того, у янки было два погонных орудия, и он открыл огонь из второго. Это была как минимум девятифунтовка, и ядра стали реветь в нашем такелаже. Расстояние было уже настолько мало, что снасти начали лопаться, а от наших рангоутных деревьев полетели щепки, когда они стали попадать. Они целились высоко, чтобы не повредить корпус и не испортить приз, и скоро они сбили бы мачту и взяли бы нас голыми руками. А сделать было нечего, поскольку ни одно наше орудие не могло по ним стрелять.
Я пытался что-то придумать. Команда попряталась по углам, подальше от выстрелов. Те из них, то есть, кто еще не сбежал вниз. Об отражении абордажа можно было забыть. Эта команда никогда бы не отбила абордажную партию, которая уже предвкушала призовые деньги, облизываясь, как волк на добычу. И тут я увидел Хораса, единственного, кто еще стоял на ногах. Он был у штурвала, поскольку рулевой исчез. Это навело меня на мысль; я вскочил и подбежал к нему.
— Поворачивайте, капитан, — сказал я. — Наведите на них орудия левого борта. Может, еще успеем сбить им рангоут!
Он уставился прямо на меня водянистыми глазами.
— Если ветер продержится, мы доберемся до Лондона за тридцать дней, мистер Флетчер, — сказал он. — Как думаете, по какой цене пойдет лучшая виргинская табачная кипа?
Боже правый и все его ангелочки! Старый дурак спятил! Он бредил!
Бум! — снова пальнули янки. Хрясь! — и фор-стеньга рухнула, повиснув в обломках, с хлопающим и разорванным парусом.
— Иисусе! — выдохнул я и, схватив штурвал, крутанул его и сунул обратно в руки Хорасу. — Держите ровно! — крикнул я, и он рассеянно кивнул.
Я подбежал к нашему самому кормовому орудию. Янки был уже очень близко, может, ярдах в тридцати. Когда «Беднал Грин» послушался руля, приватир проплыл через нашу линию огня, и я, перебегая от пушки к пушке, поджигал запалы. Получилось эффектное шоу с громким шумом, но ни один выстрел не был прицельным. Это было лучшее, что я мог сделать в тех обстоятельствах. Или, возможно, худшее. Потому что, когда дым моего залпа рассеялся, я увидел, что янки разворачивается, чтобы угостить нас своим бортовым залпом, на этот раз нацеленным в корпус. У меня хватило ума броситься на палубу, когда его длинные девятифунтовые пушки и четыре восемнадцатифунтовые карронады ударили по нам картечью и ядрами.
5
На торжественном ужине в своем новом доме на Маркет-сквер мистер Пенденнис, лорд-мэр, принимал вчера самое высокое общество из дворян и знати графства, что отражает всеобщее уважение, коим Его Честь пользуется сегодня во всех слоях общества.
(Из газеты «Полмутский вестник», 13 сентября 1793 г.)
*
Миссис Пенденнис, выждав момент, кашлянула, чтобы привлечь внимание. Головы за длинным столом повернулись к ней. Со всех сторон комната сверкала лучшей мебелью и убранством, какие только мог предложить Лондон. И общество сверкало под стать. Весьма отрадное зрелище для миссис Пенденнис, которая приложила все свои усилия, чтобы собрать за своим столом следующих особ:
Ее дорогого, дорогого мужа, мистера Пенденниса
Ее дорогого, храброго зятя Ричарда Люси
Жену Ричарда, ее собственную старшую дочь, Софию
Мистера Альфреда Мэннинга, лорда-мэра Эксетера
Миссис