Конечно, это означало, что я не завел друзей среди офицеров. Для них я был одновременно и любимчиком учителя, и школьным задирой. И потому мое время на борту «Декларейшн» было несколько одиноким. Но мне было на это плевать с высокой колокольни. Ибо я надеялся через несколько месяцев сойти с корабля и вернуться к пяти тысячам долларов дядюшки Иезекии, которые ждали меня, уютно устроившись в моем банке в Бостоне. А затем, если бог даст, я больше никогда не выйду в море. Эта мысль согревала меня по ночам куда лучше, чем общество кучки лейтенантов-янки, хлещущих вино и соленую свинину за столом в кают-компании. Те из них, что не жевали табак и не плевали на палубу — отвратительная привычка янки, которую они принесли с собой с торгового флота.
А вот матросы меня любили. Думаю, им на самом деле нравились учения, как только они поняли, чего от них хотят. Они определенно старались изо всех сил, и можно было видеть их боевой дух, когда они стояли, напряженные и ждущие, ряд за рядом, выстроившись у орудийных талей, ожидая моей команды.
Но я так и не получил этих дополнительных дней. Если бы получил, то течение моей жизни пошло бы совсем по-другому. Даже спустя все эти годы я все еще думаю о том, что могло бы случиться в том случае. Но этого не произошло, и на этом все.
А случилось то, что 26 апреля 1794 года дозорные «Декларейшн» заметили вдали парус, и Купер немедленно взял курс на сближение. По случайности, это был первый корабль, который мы встретили с тех пор, как покинули Бостон и американское побережье. Купер тут же приказал бить сбор, и мои расчеты побили все предыдущие рекорды по скорости заряжания и выкатывания орудий. Мой пост был на орудийной палубе, так что я не участвовал ни в каких обсуждениях, которые могли происходить между Купером и его офицерами на шканцах, и я метался взад и вперед, грозя гибелью и проклятием любому, кто осмелится перешептываться, и гадая, почему Купер не отворачивает и не направляется в Виргинию под защиту эскорта Зернового конвоя.
Дело в том, что он чертовски рисковал, сближаясь с тем далеким кораблем, видневшимся у самого горизонта. Потому что если бы это был британский военный корабль, то ему пришлось бы либо бежать, что могло серьезно деморализовать его команду как раз тогда, когда она начала входить во вкус, либо сражаться, чего ему было приказано не делать никем иным, как самим президентом Вашингтоном.
Я предположил, что старые пиратские замашки Купера взяли верх, и он не мог устоять перед шансом заработать призовые деньги. Матросы определенно так и думали, потому что именно об этом они и шептались. Они рвались в бой, как могли.
Так я думал сначала, и это меня лишь раздражало. Но вскоре дозорный снова крикнул на палубу.
— Британские флаги! Противник на виду! — раздался голос, и по кораблю пробежало сильное возбуждение. Глухой рокот поднялся среди моих орудийных расчетов и перерос в радостный крик.
— Отставить! — взревел я, но они были с дикими глазами, жаждали крови и ухмылялись мне, как дети, перед которыми отец поставил еду.
Купер что-то сказал одному из мичманов, и в следующую минуту американские флаги взвились на фок-, грот- и бизань-стеньгах, составив компанию большому знамени, развевавшемуся на бизань-гафеле.
Я не мог в это поверить. Была лишь одна причина для такого зрелища. Купер вел «Декларейшн» в бой. Матросы орали во всю глотку, а офицеры махали шляпами. Я видел, как первый лейтенант трясет руку Купера, и они оба смеются и болтают, веселые, как никогда. Меня охватило сильное беспокойство. Одна из опор, на которых держалось мое мировоззрение, только что рухнула. Я подозвал старшего из шести мичманов, которые были у меня в подчинении для управления орудийной палубой.
— Ты, — сказал я, — командуешь! — и я побежал вдоль палубы и вверх по сходному трапу, чтобы предстать перед Купером посреди его офицеров.
— Купер, — сказал я, отбросив всякий протокол, — что, во имя всего святого, ты делаешь?
Его лицо раскраснелось, глаза сверкали. Он был в редком настроении восторга. Под ногами у него был большой мощный корабль, и он шел на врага. Я с самого начала понял, что зря трачу время.
— Флетчер, — сказал он, — это именно тот шанс, который нам нужен!
— А как же ваши проклятые приказы? — спросил я. — От президента?
Мастер, лейтенант морской пехоты, кучка мичманов, рулевые, расчеты карронад и шеренга морпехов с мушкетами наготове уставились на меня в изумлении. Но Купер избегал моего взгляда. Как и его первый лейтенант. Они были похожи на двух грязных школьников, застигнутых за непристойными играми.
— Приказы? — сказал он. — Какие приказы? Мои приказы — оказывать всяческое содействие нашим французским союзникам.
Я никогда в жизни не был так ошеломлен. Если бы не морпехи, я бы уложил Купера на его же палубе за то, что он был таким лживым, двуличным, интриганским ублюдком.
— Мистер Флетчер, — сказал он, — исполняйте свои обязанности или спускайтесь вниз. — Он повернулся к офицеру морской пехоты. — Проследите, чтобы мистера Флетчера сопроводили, если потребуется…
Свинья! Даже тогда он не был со мной честен. Была это угроза или нет? Морпех положил руку на эфес сабли и выглядел растерянным. Я был так зол, что повернулся к ним всем спиной и вернулся на орудийную палубу. По крайней мере, там были дружелюбные лица.
Я не знаю, сколько времени я метался взад и вперед, размышляя о случившемся. Да и по сей день я так и не понял, что задумал Купер.
Было ли все это ложью о желании президента оставаться в хороших отношениях с британцами? Или Купера просто захлестнули эмоции? Был ли дядюшка Иезекия частью этого заговора? Лгал ли он, рассказывая свои байки о злодеяниях французов? В конце концов, лягушатники помогли им выиграть их драгоценную революцию. Не было бы никаких Соединенных Штатов без французского вмешательства. И, самое главное,