Самым бесящим было то, что я был уверен: этому Куперу я и вправду нравился. Мой окончательный вердикт о нем и его дяде таков: оба они были так повязаны своей проклятой политикой, что скормили бы человеку любую байку, какая только подходила их целям в данный конкретный момент, и потому бессмысленно пытаться отделить правду от лжи и от их смеси.
Так я и метался, понурив голову, долгое время, не обращая внимания ни на что вокруг, пока орудийные расчеты снова не начали кричать «ура» и подняли такой шум, что он пробился даже сквозь мою тупую башку.
Поводом для этого послужило появление противника в прямой видимости с орудийной палубы, где мы стояли. Паруса, мачты и корпус были видны, хоть и в нескольких милях, но он смело шел на сближение под всеми парусами. Это был фрегат, и быстрый, ибо его нос резал волны, вздымая фонтаны пены.
Это было прекрасное зрелище, но не то, которое я бы смаковал. Ибо «вражеский» корабль, идущий на нас с «Юнион Джеками», развевающимися на топах мачт, был кораблем Его Величества «Фиандра».
17
Схему более безрассудную и невыполнимую трудно себе вообразить. Вот вам и вся «глубокая и смертоносная хитрость» Койнвудов!
(Из письма от 25 сентября 1793 года от мистера Гектора Гардинера, мирового судьи, к миссис Джейн Форстер, вдове мистера Сесила Форстера, мирового судьи.)
*
— Вы хотите сказать, что это должно быть сделано здесь? В моем доме? — спросил мистер Гектор Гардинер. — Неужели этого негодяя нельзя отвести в кутузку? Или в благотворительную больницу?
— Нет, сэр! — сказал хирург. — Даже его доставка сюда могла с легкостью привести к фатальному исходу!
Гардинер, новый мировой судья Лонборо и его округа, взглянул на грузную фигуру своего приходского констебля, который молча стоял со своим братом во время этой беседы между их господами.
— Ты знал об этом, Плаурайт? — раздраженно спросил мировой судья. Он был не в лучшем настроении, так как его разбудили в предрассветные часы прибывшие к его двери констебль и еще несколько человек. Теперь он стоял в ночной рубашке и халате, проводя это дознание при свете только что зажженных свечей в своей гостиной, пока его слуги толпились в холле, а жена стояла на верхней площадке лестницы и с увлечением прислушивалась.
— Мы все сделали как положено, сэр, — сказал констебль, возмущенный скрытым упреком. — Мы его на уличной двери принесли, сэр, — сказал констебль. — Верно ведь, Абрам?
— Верно, — сказал его брат.
— Чтоб у него ничего не отвалилось, что там внутри оторвалось, сэр, — продолжал констебль.
— Верно, — сказал Абрам.
— Не мог ты его в кутузку отвезти, человек? — спросил Гардинер.
Плаурайт обдумал это, нахмурившись от необходимого усилия, и выдал свой ответ.
— Ну, мистер Гардинер, сэр, — сказал он, — мы никак не могли этого сделать, сэр. Мы же не знали, кто это такой, сэр. Мы не могли посадить туда джентльмена, сэр. Так что мы принесли его сюда. Верно ведь, Абрам?
— Верно, — сказал его брат.
— Ха! — фыркнул мистер Уоллес, хирург. — Джентльмен, значит?
— Вот именно! — согласился Гардинер. Ной Плаурайт, констебль (исполняющий обязанности констебля, на самом деле), был хорош для того, чтобы забирать пьяных батраков или гонять мальчишек из садов, но умом он был не блестящ. Гардинер горячо пожелал, чтобы Адам Плаурайт, старший брат, поскорее поправился и вернулся к своим обязанностям.
Тем временем Гардинер понял, что ничего не поделаешь, и нужно действовать.
— Делайте, что должны, мистер Уоллес, — сказал он. — Я лишь прошу, чтобы вы делали это на кухне, где полы легче будет отмыть.
— Благодарю вас, сэр, — сказал хирург. — Мне понадобится как можно больше света, хороший жаркий огонь, чтобы согреть комнату, и крепкий стул с подлокотниками.
— Стул? — переспросил Гардинер. — Зачем это?
Уоллес начал было объяснять, но стук в парадную дверь возвестил о новых прибывших. Когда слуга Гардинера открыл дверь, снаружи послышались голоса.
— А-а! — сказал исполняющий обязанности констебля, — вот и наш Адам пришел посмотреть!
— Верно! — сказал его брат.
— Где он? — раздался крик в холле, и вся компания из гостиной во главе с Гардинером высыпала в холл, чтобы посмотреть, кто пришел.
В узком пространстве, где толпилось с десяток человек вокруг неподвижной фигуры на импровизированных носилках, лежавшей на полу, было негде развернуться. Мировой судья, хирург, констебли и слуги стояли плечом к плечу, и все говорили одновременно, а миссис Гардинер, стремясь ничего не упустить, перегнулась через перила.
— Ах ты, чертов злодей! — сказал новоприбывший, крупный мужчина, исхудавший и с серым от болезни лицом, и, очевидно, еще один из братьев Плаурайт. Он с лютой ненавистью посмотрел на того, кто лежал на уличной двери.
— Посмотри, что ты со мной сделал, ублюдок! — крикнул Адам Плаурайт, до недавнего времени приходской констебль, и вся компания посмотрела на пустую левую штанину его бриджей и на два костыля, на которые Плаурайт опирался. — Я теперь полчеловека, благодаря тебе! — сказал Плаурайт и с укором посмотрел на своих младших братьев. — Зачем вы его сюда притащили, а? — сказал он. — Ему не нужны никакие сраные доктора! Ему нужно, чтоб его в реку бросили, мать его так, ублюдка проклятого, с огромным чертовым камнем на шее!
— Придержи язык, человек! — резко крикнул мировой судья. — Я не потерплю таких речей в моем доме! И этот человек находится под защитой Закона!
— Он в меня стрелял! — несчастно сказал Плаурайт, глядя на полумертвого Виктора Койнвуда. — В прошлом июле, когда мы с мистером Форстером пошли его брать, — он указал на Виктора, — его и его проклятую мать! Нарочно, вот что. Он меня погубил! Какой прок от человека с одной ногой?
— Ну-ну, Плаурайт, — сочувственно сказал Гардинер, — соберитесь! Вы будете ходить на деревяшке не хуже любого из здесь присутствующих! — Гардинер посмотрел на хирурга. — Поддержите