В мгновение ока я покинул засыпанную щепками орудийную палубу и, пригнувшись, проскользнул сквозь сломанные брусья в дневную каюту Купера. Внутри царил хаос из сломанной мебели, карт, клочьев модных ковров Купера, а под ногами хрустели осколки стекла и металла от трехсотгинейного хронометра. Я прошел прямо в большую каюту и закрыл за собой дверь. Большая каюта почти не пострадала, и я был там один, никто не видел, что я делаю.
Я подошел к столу Купера и дернул ящик, где хранились его приказы. Он был заперт, так что я поднял всю эту махину с ее аккуратных ножек в виде шаров с когтями и со всей силы грохнул об палубу. Две-три энергичные попытки убедили ящик образумиться, и он развалился, высыпав на палубу бумаги. Я опустился на колени, чтобы порыться в них, и сразу же нашел то, что искал. Письмо Куперу с тяжелой печатью Военного департамента янки. Как и на британской службе, оно было вложено в просмоленный холщовый конверт с картечиной внутри, чтобы в случае необходимости утопить секретные приказы. Я взял все это, закрыл конверт и повернулся к кормовым окнам.
(Теперь, как вы уже поняли, в тот момент я не был своим обычным расчетливым «я». На самом деле, я был взвинчен до предела от гнева, и даже сегодня, когда я думаю о том позере, интригане, малыше Купере, у меня до сих пор волосы дыбом встают. Так что я не прошу прощения за тот безумный, глупый поступок, который я совершил дальше. Но я настоятельно не советую вам, молодежь, когда-либо делать подобное.) Я решил сменить корабль посреди океана и уходил через кормовые окна. Но, к несчастью, то ли они не открывались, то ли я был слишком туп, чтобы найти защелку. Так что я снова обратился к своему другу-столу и вышиб им свинцовые переплеты окон Купера с их ромбовидными стеклами.
Затем я вскочил на стул и протиснул свою тушу в дыру. В этот момент кто-то вошел, ибо я услышал выстрел пистолета и почувствовал, как пуля пролетела мимо моей задницы. А потом я кубарем полетел в холодный, мокрый Атлантический океан.
Я вынырнул, отплевываясь, и изо всех сил пытался удержаться на плаву, скованный одеждой и ботинками. И было холодно. Клянусь святым Георгием, было холодно! Я научился плавать в реках Западной Африки с африканскими девицами в качестве подружек по играм — еще одна из маленьких любезностей, которыми меня одарил африканский король Парейры-Гомеса, — и там вода была мягкой и теплой, как материнская грудь. Но Северная Атлантика в апреле пробирала до костей и сморщивала твой стручок. Было и страшно. Корабль возвышался надо мной, но быстро удалялся. На самом деле, я был в опасной близости от того, чтобы утонуть, в одиночестве, тихо и незаметно. Ибо все зависело от того, смогу ли я ухватиться за шлюпку, которая тащилась за «Декларейшн», как теленок за фермерской телегой.
Это была идея Купера. Многие корабли тащили за кормой на лине спасательный буй, чтобы «забортники» могли доплыть до него, прежде чем корабль уйдет вперед и оставит их. Купер пошел дальше и велел тащить за кормой свою гичку с сетями, свисающими по бортам, для удобства тех, кому может понадобиться в нее взобраться. И вот за ней-то я и гнался. Но шлюпка приближалась быстро, а я был низко в воде. Она настигла меня прежде, чем я успел опомниться, и лишь инстинктивный рывок к нависшей черной громадине, как раз когда она проскальзывала мимо, спас мне жизнь.
Мои руки сомкнулись на узлах сети. Плечи вывихнуло от рывка, когда шлюпка потащила меня за собой, а затем я изо всех сил пытался в нее забраться. Не знаю, справился бы я, даже тогда, ибо я онемел от холода и нахлебался соленой воды, когда волна от движения шлюпки накрыла меня с головой. Но кто-то мне помогал! Пара сильных рук тащила меня наверх. Я успел заметить размытое белое лицо и синий бушлат, когда перевалился через борт и рухнул на дно шлюпки, сильно кашляя.
В шлюпке уже был человек! Он ухмыльнулся мне и залопотал на каком-то иностранном языке. Это был матрос, парень с жилой палубы.
Крупный мужчина с черными волосами и бакенбардами. Он указал на «Декларейшн», и я понял, что он был настоящим «забортником», сбитым в море во время боя.
Я смутно его припомнил. Его звали Браун или что-то вроде того. Он был шведом, или немцем, или кем-то в этом роде. Их там был целый орудийный расчет, но я не знаю, какой они были породы. У меня нет ни таланта, ни склонности классифицировать иностранцев по звукам, которые они издают.
В любом случае, действовать нужно было быстро. Со стороны кормы «Декларейшн» раздался мушкетный выстрел, и что-то с сильным ХРЯСЬ! ударило в шлюпку. Браун разинул рот.
Я метнулся на нос и отдал буксирный конец. Шлюпка потеряла ход и закачалась на волнах. Бах! Еще один мушкетный выстрел. Купер, должно быть, догадался, что я задумал. Я оглянулся на корму «Декларейшн». Там было два орудийных порта, а за ними — 18-фунтовые пушки, и, о Христос! Они открывались! Меня разнесло бы в клочья картечью, если бы я быстро не вышел из зоны досягаемости.
Я схватил весла и вставил их в уключины. Я с силой налег на правое весло — промахнулся мимо океана на дюйм, полетел кувырком между банок, снова вскочил и налег еще раз. Шлюпка развернулась, и я вложил всю свою силу, чтобы гнать ее прочь, курсом, прямо противоположным курсу «Декларейшн».
Через плечо я видел реи «Фиандры» над волнами, а иногда и ее нос, когда она с трудом продвигалась вперед в безнадежной попытке догнать «Декларейшн». Время от времени оглядываясь, я мог держать курс на «Фиандру», пока моя скорость и скорость «Декларейшн» уносили меня из-под пушечного огня. Но я забыл о Брауне.
— Тары-бары-растабары? — спросил он, и выражение его лица было комичным. Он не понимал, что происходит. Его корабль исчезал, а я изо всех сил греб к врагу. Но он привык относиться ко мне с уважением — как к офицеру, по сути, — так что, полагаю, он вежливо спрашивал, что мы делаем.
— Заткни свою проклятую пасть! — сказал я в качестве объяснения. Это его на время успокоило, но вскоре