Наступила короткая тишина, и все присутствующие кивнули. Разделение сил было очевидно разумным, поскольку никто не мог предсказать, как погода повлияет на планы лорда Хау относительно его похода с Флотом Канала в поисках Зернового конвоя.
Лишь один человек выглядел угрюмо: капитан Сеймур с «Фиандры». Думаю, он уже знал, что ему предстоит, но ему еще никто ничего не сказал, и ему пришлось спросить.
— А «Фиандра», сэр? — спросил Сеймур. — Мы залатали большинство течей, и помпы справляются…
Катлер достал платок и медленно высморкался, избегая взгляда Сеймура.
— Мой дорогой мальчик, — сказал этот слезливый старый гном, — мне так жаль. «Фиандра» тяжело ранена, все ее мачты повреждены. Она не сможет нести паруса, а вы без остановки работаете на помпах. — Он повернулся к своему первому лейтенанту. — Не так ли, Барроу?
— Так точно, сэр, — ответил Барроу. — Сомневаюсь, что ее можно спасти…
— Можно! — тут же возразил Сеймур.
— Нет, Сеймур! — сказал Катлер. — Она потеряна.
— Нет, сэр! — сказал Сеймур. — До Галифакса в Новой Шотландии не более двух дней ходу, и моя команда…
— Нет! — отрезал Катлер. — При первом же шторме вы лишитесь мачт и ляжете на борт. Это если янки вас раньше не догонят. У вас на борту двести первоклассных моряков, и я не позволю им погибнуть. — Он сделал паузу и принял решение. — Я заберу ваших людей и все возможные припасы… и сожгу корабль.
Так он и поступил. Не спрашивайте меня, правильно ли это было, но, по крайней мере, старина Катлер умел действовать, когда это было нужно. Может, он был и не так стар, как казался. Так что снова началась суета и толкотня, и шлюпки эскадры были заняты перевозкой людей и снаряжения. «Фидор» принял команду левого борта «Фиандры» и половину ее офицеров, а «Эндемнон» — команду правого борта и всех остальных. Это означало, что на каждом корабле теперь было около четырехсот человек, включая юнг, — тесновато для пары 38-пушечных фрегатов. По крайней мере, это означало, что у нас будет много рук для предстоящей гонки через Атлантику.
И это означало, что Сэмми и Норрис были со мной на «Фидоре». Это должно было быть счастливое воссоединение, ибо я был очень рад их снова видеть, и они улыбались во весь рот, когда нам наконец удалось поговорить наедине. Но тут что-то прервало нашу болтовню и погасило улыбки: дым, поднимающийся от «Фиандры», когда наша последняя шлюпка отчалила от нее.
Это ужасное зрелище — видеть, как горит корабль, но мы не могли отвести глаз. Вы можете удивиться, как корабль горит посреди всей этой воды, но деревянный корабль, построенный из выдержанного дерева и набитый смолой, канатами и парусиной, горит яростно, как только огонь его охватит.
Поскольку в крюйт-камерах «Фиандры» все еще был порох, не могло быть и речи о том, чтобы задерживаться и смотреть, как она пойдет ко дну, даже если бы у нас не было срочной задачи найти лорда Хау. Так что «Фидор» и «Эндемнон» наполнили свои паруса и ушли под сильным, свежим ветром, который гнал их на восток с хорошей скоростью в десять узлов. В конце концов, когда старый корабль, пылая, как погребальная ладья викинга, остался в милях позади в нашем кильватере, произошла яркая оранжевая вспышка, и его мидель поднялся из воды, когда его хребет переломился, и он подбросил свои мачты в воздух, как копья. Тяжелый гул взрыва донесся позже. Взрослые мужчины стояли и плакали, и я был одним из них.
Это был вечер 26 апреля. При попутном ветре два фрегата направились в путь, готовые к быстрому переходу. Как вы, возможно, знаете (а может, и нет), ветры в Северной Атлантике, как правило, дуют с запада, поэтому переход с запада на восток под парусом быстрее, чем с востока на запад. В те дни для достаточно хорошо оснащенного корабля можно было рассчитывать на сорок-пятьдесят дней до Америки или Вест-Индии, в то время как обратный путь домой мог занять тридцать дней или меньше. Цифры грубые, и в последующие годы клиперы показывали лучшее время, но они дают представление о том, чем мы занимались в дни до того, как пароходы все изменили.
Коммодор Катлер решил, что я джентльмен и должен обедать с его офицерами, а также занимать каюту в кают-компании. И в самом деле, я обедал в кают-компании, но поскольку на «Фидоре» нужно было разместить и его собственных людей, плюс капитана Сеймура и трех-четырех джентльменов с «Фиандры», я в итоге делил каюту с помощником канонира на орлопдеке. Но я не жалуюсь. Со мной обращались как с офицером, и меня снабдили рубашками, бритвой и другими необходимыми вещами за собственный счет Катлера. Он все знал о деньгах Койнвудов, и я подозреваю, что он хотел заслужить мою благосклонность. Я уже видел это раньше с капитаном Боллингтоном с «Фиандры». Как только они думают, что ты миллионер, они обращаются с тобой как с королем. В результате я не нес вахт, спал в тепле, ел досыта и почти ничем не занимался, кроме как вычеркивал дни до прибытия в Англию.
Впрочем, одно я все же сделал: избавился от этого сюртука янки. Он меня смущал. Так что я выбросил его за борт и втиснулся в приличный, бутылочно-зеленый сюртук, который одолжил у капеллана «Фидора» — он был хотя бы примерно моего размера. Но мои плечи ни в какой сюртук, не сшитый по мне, без помощи не влезут, так что Сэмми Боуну пришлось его перешивать. Как и многие моряки, Сэмми был лучшим портным, чем многие, кто называл себя мастерами этого ремесла.
С таким количеством рук на борту работа для команды была легкой, и наконец-то у меня появилось много возможностей посидеть и поболтать с Сэмми и Норрисом. Я рассказал им все, кроме своих артиллерийских подвигов на борту «Декларейшн». Я подумал, что для всех будет лучше, если я оставлю это при себе. Но это не могло оставаться в тайне. Этот проклятый немецкий швед, «Браун» или «Броун», или как его там, был на борту «Фидора» и учился говорить по-английски.
Однажды вечером, дней через десять после битвы с «Декларейшн», сразу после смены первой собачьей вахты, когда у Сэмми не было дел, мы сидели у одной из баковых карронад. Сэмми хотел что-то сказать. Я это понял по выражению его лица. Но он