Подоспели еще люди и присоединились к работе, и морпехи тоже, ибо мушкеты уже вовсю палили по лягушатникам, пока я городил свою безумную груду обломков под длинным 12-фунтовым орудием. Я был охвачен яростной энергией и всепоглощающим безумием. Я сбросил сюртук и рубашку, и пот лил с меня ручьями, пока я тащил, толкал, поддевал рычагами и орал на остальных, чтобы они поднимали передний край орудия, дюйм за дюймом. Уловка была в том, чтобы поднять его рычагом, подсунуть еще один обломок и опустить. Без задних колес лафет не мог откатиться назад (по крайней мере, не совсем), и так далее, и так далее, пока все орудие под немыслимым углом не задралось в небо, и его семифутовый ствол весом в двадцать один центнер наконец не нацелился на грот-марс «Жакобена».
Я оттолкнул всех и взялся за вытяжной шнур кремневого замка. Я прицелился, но, черт возьми, ничего не видел из-за пота в глазах и сбитого дыхания. Я был как лошадь, только что выигравшая Дерби. Тут кто-то в синем мундире с золотым шитьем протянул мне платок. Я выхватил его и вытер глаза. Это был еще один лейтенант, откуда-то взявшийся. Понятия не имею, кто он. Но я снова прицелился и увидел, что, черт возьми, целюсь мимо.
— Наводи! — заорал я. — Наводи!
И человек двадцать, красные мундиры морпехов и синие куртки матросов вперемешку, кажется, навалились, чтобы помочь. Я впился взглядом в прицел и увидел, как ствол дюйм за дюймом ползет к цели.
— Готово! — взревел я. — Отойти!
Марсовые «Жакобена» теперь видели, что их ждет, и некоторые из них уже карабкались вниз по вантам, спасаясь, в то время как с его фок- и бизань-марсов, которым прямая угроза не грозила, донесся удвоенный треск мушкетов, на который тут же ответили со всех сторон вокруг меня. К тому времени меня окружали морпехи, палившие без умолку, пока мы боролись за преимущество в этот решающий момент.
— Отойти! — снова взревел я во всю глотку. Затем я дернул за шнур и сам отпрыгнул в сторону.
Бум! Орудие соскочило со своего импровизированного ложа из обломков, тяжело развернулось в клубах собственного дыма и с оглушительным треском рухнуло на палубу, разбив лафет и вырвав цапфы из гнезд. Но один полный заряд картечи, двести мушкетных пуль, врезался в грот-марс «Жакобена», не оставив в живых ни одного из тех, кто не успел убраться с дороги.
С нашей стороны раздался дикий рев, и матросы буквально дрались за право первыми взобраться на бушприт. Орда их уже карабкалась по такелажу «Жакобена», и в каскаде взлетающих и опадающих ножей, сабель и абордажных топоров рубила снасти, чтобы освободить нас из вражеского плена. Пока это происходило, наши морпехи палили по оставшимся французским марсовым, но было видно, что те пали духом.
Вскоре новый лейтенант (тот, что с платком) уже отзывал своих людей, так как «Куин Шарлотт» и «Жакобен» начали расцепляться. Канаты с треском лопались, и наш нос со скрежетом пополз вдоль корпуса француза, срывая и ломая крышки пушечных портов и сбивая с лафетов полдюжины орудий, застрявших с высунутыми дулами.
Мы едва двигались, так как, похоже, наш рангоут сильно пострадал, но «Жакобен», идя в крутой бейдевинд левым галсом, набирал ход и понемногу от нас отрывался. Я огляделся в поисках «Монтаня», огромного французского флагмана, и увидел, что он тоже удаляется, где-то по левому борту за кормой. Пока я вел свою кампанию на баке, с «Монтанем» шла самая яростная артиллерийская дуэль. Ни одна из наших главных батарей не могла достать «Жакобен», но, развернув орудия до отказа на корму, наш левый борт смог выместить свою ярость на «Монтане», и, клянусь Юпитером, они это сделали. Даже под продольным огнем с «Жакобена», прошивавшим орудийные палубы.
Результатом неотступного огня «Куин Шарлотт» по «Монтаню» стало полное угасание любого боевого духа, который мог таиться в огромном французском трехдечнике, и он решил, что ему лучше держаться от нас подальше. Уходя, он даже захлопнул свои пушечные порты и прекратил огонь.
Освободившись от тесных объятий «Жакобена», «Куин Шарлотт» медленно начал набирать ход, и как только он стал слушаться руля, Черный Дик развернул его так, чтобы орудия правого борта могли отомстить «Жакобену». Но это было все, что я видел из битвы, ибо со мной стало твориться что-то странное.
Вы, наверное, заметили, что я не бросился на бушприт вместе с остальными, чтобы помочь нам освободиться. Что ж, причина была в том, что у меня просто не хватило сил. Я не скажу, что в одиночку поднял то 12-фунтовое орудие — даже у меня на это не хватило бы мочи, — но я, вероятно, сделал работу за троих и в тот конкретный момент больше ничего не мог дать. Я был совершенно вымотан.
И тут лейтенант с платком, чье лицо то появлялось, то исчезало из фокуса перед моими глазами, указал на палубу у меня под ногами. Он сказал что-то, чего я толком не расслышал, и я посмотрел вниз. Я стоял в луже крови, и моя одежда промокла от пояса до пят. Это был один из тех негодяев, чьи головы я стукнул друг о друга. Он все-таки достал меня своим кортиком. Он славно меня распорол, и когда я понял, что произошло, то внезапно ощутил и ноющую боль в ране, и хлынувшую кровь.
Лейтенант снова что-то кричал, и двое мужчин взяли меня под руки и повели прочь. Мы спустились на шкафут, затем еще ниже по крутым сходным трапам, на верхнюю орудийную палубу, на среднюю, на нижнюю, и так все ниже и ниже, на орлопдек, ниже ватерлинии. Выпал отличный случай поглядеть, как корабль первого ранга делает свое дело: палуба за палубой с рядами огромных орудий по обоим бортам, грохочущих, ревущих и отскакивающих в откате, сотни и сотни умелых людей, их обслуживающих, обволакивающий дым и, превыше всего, ужасающий, мучительный грохот. Говорят, сам дьявол изобрел порох. Что ж, если так, то Старине Нику бы точно понравилась средняя орудийная палуба «Куин Шарлотт», клянусь святым Георгием, ему бы там понравилось! Ибо на средней орудийной палубе пушки работают и по правому борту, и по левому, и над головой, и под ногами. Сущий ад, да и только.
Но я был не на экскурсии, и, по правде говоря, на орудия почти не смотрел. Меня спустили по последнему сходному трапу (Бог весть, как им это удалось, с моими-то габаритами), и