Когда я умру, похороните меня
Под деревом шелковицы.
Корни еще одному грудь даст моя,
Ветки и ствол срубите.
Сделайте бумагу белую, чистую,
Для кисти ученых мужей.
Так, наслаждаясь, разом почувствую
Мудрость всю их на письме.
Однако эта зависть осталась лишь в песнях, теперь грамотность приносила несчастье. Каннан знала, что все несогласные с политикой японцев, которых пытали и отправляли на каторгу, были образованными. Дядя мужа тоже был одним из них. Перед дверями класса он ставил сторожа и тайно учил детей корейской письменности, а если его предупреждали, что идет японский полицейский, то быстро прятал учебники и тетради на крыше школы.
На следующий год муж сдал трудный экзамен и поступил в пятый класс уездной школы. Шесть километров до уездного города ему приходилось проходить одному, путь этот был очень изнурительным для мальчика, которому было всего четырнадцать. Муж набил себе мозоли в первые же дни, и Каннан стала носить его на спине до города. Как-то раз муж попал под дождь и промок до нитки, а по дороге не было ни одного дома, тогда Каннан вышла ему навстречу, переодела его, совсем продрогшего, в сухую одежду и надела ему широкополую шляпу. Чтобы кроссовки не изнашивались быстро, мальчик ходил в соломенных лаптях и переобувался, придя в школу, но даже за месяц он менял несколько пар лаптей, так много он ходил. Каннан не только покупала обувь, но и оплачивала уроки и школьные принадлежности деньгами, которые зарабатывала ныряльщицей. Она со всей душой заботилась о юном муже и растила его, пока тот учился. Каждый день преодолевая длинный путь, он постепенно вырос и окреп.
Время шло размеренно, не спеша. Окончив начальную школу, муж сразу перешел в сельскохозяйственное училище. Выпуск из этого заведения сразу обеспечивал ему место в государственных учреждениях. Муж повзрослел, Каннан не успела оглянуться, как маленький ребенок, который почти не чувствовался в объятиях, превратился в настоящего мужчину с широкой грудью и горячим дыханием.
Однако по окончании школы муж, к огорчению Каннан, отказался от работы в органах, вызывавшей зависть у других, и остался в деревне. Он считал, что если кореец станет госслужащим, то у него нет иного выбора, кроме как быть прислугой японцев, поэтому в восемнадцать лет устроился учителем в вечернюю школу вместо дяди, который уехал в Японию. По вечерам он с двумя старшими учителями работал в школе, а днем – в потребительской артели. Через некоторое время он создал детскую организацию «Утренняя звезда» и начал вставать рано, еще при звездах на небосклоне, чтобы учить детей. Свекровь всячески пыталась уговорить сына отказаться от этого неприбыльного дела, которое лишь привлекало внимание полиции, отбросить все бесполезные идеи и думать о том, как прокормить семью, но тот и слушать не хотел. Глядя на спину мужа, на рассвете покидавшего теплую постель, Каннан постепенно училась смирению. Раз такова воля мужа, то она должна следовать ей. С тех пор утро в деревне светало под звуки бодрой песни детей, которые вставали раньше воробьев, делали зарядку и подметали улицу:
Дружок, дружок, пойдем вперед,
Дух полуострова зовет!
Идем вперед мы без забот!
Примерно тогда младший брат Каннан, работавший на рыболовецкой лодке их дяди, устроился матросом-стажером на паром, который курсировал между островом Чечжудо и Пусаном.
Прошло около года, как до Каннан донеслись слухи, якобы дядя ее мужа устроил масштабную забастовку на медеплавильном заводе в Осаке, где работало несколько десятков молодых людей из их деревни, и теперь где-то скрывается. Поговаривали, этот завод все равно что ад, в котором пылает серный огонь. Работа у печей, в которых кипела, бурлила алая медь так, что казалось, будто вот-вот взорвутся термометры, была невыносимо тяжелой. У рабочих пот стекал ручьями, которые могли бы наполнить черпаки. Иссыхая до бескровия, даже физически крепкие люди не могли выдержать там больше полугода. Дядя мужа поднялся на трубу, чтобы печь не могли топить, и, разбрасывая листовки, стал призывать рабочих к забастовке.
Забастовка, эксплуатация, борьба, пролетариат – все эти слова, временами звучавшие в речи людей, что вернулись из Осаки, были незнакомы Каннан, но позже она снова услышала их в вечерней школе из уст мужа. Он убедил четырех молодых ныряльщиц учиться, чтобы японцы не обманывали их в цене за морские растения, одной из них была и Каннан.
– Настоящая артель – это та, которую создают сами рабочие, а то, что создали японцы, – государственная артель, которая эксплуатирует труд ныряльщиц. И слепая лошадь везет, коли зрячий на возу сидит, так и вас те негодяи обманывают, как им вздумается, потому что вы не понимаете ни шкалы на весах, ни приходно-расходной книги. Знание – сила, так что учиться вам надо. Выучитесь – будете сильными. И даже если по отдельности вы слабы, все вместе станете одной большой силой. Оружие пролетариата – это именно единство.
Всматриваясь в блеск в глазах мужа, говорившего тихо, чтобы не было слышно на улице, Каннан невольно сжимала кулаки.
Месяц спустя девушки по очереди наблюдали за взвешиванием их сбора. В одиночку выйти в костюме с открытыми бедрами перед более чем двумястами ныряльщицами и встать напротив служащих артели доставляло удовольствие и было настолько же приятно, насколько страшно. Корейцы всегда превосходили в резкости и грубости японцев, которым прислуживали. Они швыряли на землю вещи ныряльщиц с бранью, что какие-то невежды подозревают их в нечестности, но девушки стойко держались, ни на шаг не отступая от весов, и зорко следили, не обсчитывают ли их и не относят ли первосортный товар к низкосортному.
Однако это закончилось через несколько месяцев, когда ситуация на полуострове стала устремляться в темную пропасть. Война, развязанная Японией, все больше охватывала материк, и жизнь простого народа, у которого изымали вещи, превращалась в еще большее мучение.
С наступлением нового года японцы вдруг заставили менять имена и фамилии на японские, что было большим унижением для корейцев. Они всерьез занялись «улучшением» корейского сознания, чтобы, в корне изменив его, сделать японским. Корейская речь стала преступлением, везде принуждали говорить на языке оккупантов.
Две отвратительные вещи появились в вечерней школе: портрет японского императора и сирена. Сирена выла два раза в день, до обеда и после него. Услышав ее, деревенская молодежь бросала работу, суетливо собиралась в школе и, поклонившись портрету императора, учила японский язык. За малейшее неповиновение безжалостно наказывали. Люди молчали из