В это непростое время Каннан все не могла найти покоя из-за мужа. Потребительская артель и детская организация оказались под запретом, и муж написал расписку, в которой обещал не заниматься подобной «антигосударственной» деятельностью. Более того, его насильно заставили учить других мерзкому японскому языку. Совсем упал духом, думала Каннан. Вечно ходил с опущенной головой, стыдясь поднимать глаза. Был момент, когда внезапно посреди урока японского языка он страшно вскрикнул, испугав учеников, из-за этого его отвели в полицейский участок и жестоко избили. Японцы были так свирепы, что ягодицы и бедра мужа были сплошь покрыты синяками и кровоподтеками. От страха и ужаса Каннан не могла даже плакать. После этого инцидента ее муж больше не мог преподавать отвратительный язык, но Каннан мучили вопросы: чем же он сможет утолить обиду, накопившуюся в его душе, и что делать, если, отчаявшись, он снова что-то вытворит? Ходили слухи, что в разных деревнях задерживают молодую интеллигенцию. Один вернувшийся из Японии парень пришел в полицейский участок, чтобы доложить о приезде, и вместо «родной деревни» написал «родное государство», за что подвергся суровым пыткам. Его били с криками, что его «родного государства» давно нет, а он явно набрался неправильных идей.
Каннан и ее мужу передали, что дядя мужа почти полтора года скрывался и все-таки был пойман. От этой новости плечи мужа уныло опустились, словно порвалась веревка, за которую он еле держался. Ничто не помогало ему так, как алкоголь – и с тех пор он начал пить. Прошло всего несколько месяцев, как за ним закрепилась репутация алкоголика, а ведь ему было лишь девятнадцать лет. Каннан пыталась думать об этом положительно: все же лучше заглушать свою боль алкоголем, чем, провинившись, попасть в тюрьму, как дядя. Муж когда-нибудь да придет в себя, к тому же, лучше слыть алкоголиком, чем каторжником.
Прошло около года, полицейские, вероятно, тоже стали считать мужа Каннан закоренелым алкоголиком, так как перестали следить за ним, однако было непохоже, что муж скоро бросит пить. В кабаках он брал долги направо и налево, а выплачивать их приходилось Каннан заработками с морского промысла. Все чаще муж не возвращался домой. Так водка могла и загубить его, как родного отца. Сколько ни отговаривали мужа пить, все без толку. Ни слезы жены, ни просьбы матери не действовали на него.
– Эх, невестка моя, как же тебя жаль. Каждый грош, что ты заработала непосильным трудом, твой муж спускает на водку. Стыд, да и только, – вздыхала свекровь со слезами на глазах. Но наконец проявился ее взрывной характер. Когда сын вернулся спустя две недели с перегаром, она вдруг сорвала ветку персика за домом – именно такой веткой шаманка выгоняет злого духа из больного – и с размаху стала хлестать его: «Дурак, погибнешь ведь, напившись! Из-за твоего отца я стала вдовой, а теперь в нашем доме будет еще одна вдова. Посмотри на свою несчастную жену! Ты женился на ней, а не на водке. Или водка – любовница твоя? Коли так, то я выбью ее из тебя! На, дрянь, получай! Раз водка и есть злой дух, что прицепился к тебе, уж я его прогоню. И ты, черт, получай! Уходи!»
Разгорячившись, свекровь била и Каннан, которая пыталась унять ее, и не выпускала из рук ветку, пока не обессилела. Муж получал удары, стоя прямо, как статуя, затем влажными глазами посмотрел на женщин, угрюмо переводя взгляд с одной на другую, и ушел.
Через несколько дней неприятный случай произошел с Каннан. Она переживала, как бы не арестовали ее мужа, а теперь задержали ее саму. Японцы отбирали у ныряльщиц водоросли, которые использовались для изготовления взрывчатки. Если водорослей не хватало, все двести ныряльщиц наказывали, заставляя их встать на колени. Стоять на коленях в плавательном костюме, обнажающей бедра, на каменистом берегу было крайне унизительно. В день, когда сбор был маленьким из-за высоких волн, японцы собирались наказать ныряльщиц, однако те с ревом накинулись на них. Одному из служащих артели удалось унести ноги, другого поймали и избили. Хотя это произошло спонтанно и никто их не подстрекал, Каннан и еще трех девушек арестовали на двадцать дней как инициаторов, будто в качестве расплаты за то, что они следили за взвешиванием товара.
Неясно, что подействовало на мужа Каннан: вызвал ли этот случай шок у него, помогла ли персиковая ветка свекрови, а только с той поры он вмиг протрезвел, словно пробудившись от долгого хмельного сна. Теперь он снова стал порядочным главой семьи: днем работал в поле, а по вечерам лежал рядом с Каннан, которая занималась шитьем, и читал. Видимо, у него были запрещенные книги, потому что при любом шорохе, напоминавшем приближение человека, он тут же прятал книгу под подушку. Как бы то ни было, Каннан впервые за долгое время почувствовала счастье со всей его теплотой, ей казалось, что это и есть настоящая жизнь. В животе Каннан рос ребенок.
Положение в стране быстро ухудшалось. Пока война на материке была в самом разгаре, неожиданно началась война в Тихом океане. Экспроприация нарастала, как снежный ком, и все больше семей голодало. Под лозунгом «труд ради родины» обессилевших ныряльщиц деревни Умукке стали каждый день насильно собирать для добычи водорослей.
Беременная Каннан плавала с трудом. Родившись, младенец стал безнадежно чахнуть и умер спустя всего девять дней, должно быть, от недоедания. Не прошло и трех месяцев, как Каннан вновь забеременела. Но с течением времени страна все беднела – новорожденным трудно было выжить. Голод стал повсеместным, теперь многие питались лишь раз в день. Зерна забирали японцы, на обеденном столе теперь были каши из соевого жмыха, пшеничных и ячменных отрубей. У Каннан погиб и второй ребенок. В то время умирала половина рождавшихся детей, однако душевные муки терзали Каннан, дети которой умерли один за другим, для нее будто обрушился небосвод. Говорят, детей хоронят не в земле, а в сердце. В страшном мире, где горькие слезы вкрапляются в кашу из жмыха и водорослей, детям суждено было рождаться и голодать. Все тщетно, так к чему дети появлялись на свет, если быстро уходили? Каннан только плакала в страхе снова забеременеть, а свекровь сердечно утешала ее словами о том, что забыть горе от потери ребенка можно, лишь родив другого.
На следующий год Каннан родила третьего ребенка. Она оставила надежду в предчувствии, что и этот