Сведения о духах в длинных историях остались лишь в этнических сборниках, составленных профессором Муном, а сами они навеки покинули нас. Нынче шаманы проводят только маленькие обряды вроде утешения злого духа, кормления духа и возвращения души в тело, когда человек теряет сознание. Не только этнографы, но и психиатры порой приходят поглазеть на мои обряды. Они хотят посмотреть, как мы, шаманы, лечим умалишенных. К шаманам обычно обращаются в последнюю очередь, когда лекарства не помогают и медицина оказывается бессильна. Чаще всего мы проводим обряды утешения душ тех, кто погиб во время восстания. Так как я очень хорошо провожу их, меня звали в несколько деревень – должно быть, в одиночку я обошел пятьсот домов. После слушания по делу восстания в Кванчжу, на котором реабилитировали и жертв восстания на Чечжудо, спрос на проведение обряда утешения души резко возрос, и то, что я несколько лет зарабатывал на жизнь только им, ничуть не преувеличение. Шаман – своего рода актер, поэтому для хорошего обряда ему надо уметь заставить людей и плакать, и смеяться. Чтобы плакали другие, должен плакать сам шаман, я же во время обряда утешения души лью слезы без удержу, и мой платок всегда промокает насквозь. Ведь и я жертва восстания.
Теперь попробую рассказать о том, как я стал проводить обряд утешения душ жертв восстания. Быть может, мне скажут, что я ничего не смыслю в шаманстве и преувеличиваю, однако даже немые знают о ходе времени. Я тоже в детстве обучался письму, а затем три года ходил в школу, так что и писать умею, и хорошо соображаю, как устроен мир.
Моя мама была шаманкой, поэтому в детстве меня обзывали ничтожеством и отпрыском или отродьем шаманки. За это я ненавидел свою маму и чуть что перечил ей, часто вызывая у нее слезы. Я не ел тток и фрукты, которые она приносила после обрядов. Не раз она вступала в драку с детьми, дразнившими меня. Более того, однажды меня избили одноклассники, «чтобы выбить суеверие», так что мое детство было совсем печальным и серым.
Когда я учился в третьем классе начальной школы и мне было тринадцать, Корею освободили, и вместе с приятным волнением я чувствовал, словно передо мной раскрывается светлое будущее. Прежде всего я должен был избавиться от шаманского мира матери, поэтому я оставил ее и младшую сестру в родном селении в предгорье горы Халласан и уехал в уездный город работать помощником водителя. Так как в то время на острове было всего чуть больше десяти грузовиков «Ниссан», брошенных японцами, водителей считали добившимися успеха. Тогда в газете даже публиковали список имен тех, кто сдал экзамен на права. Когда, поднимая пыль, по проселочной дороге проезжал грузовик, детвора с радостным визгом бежала за машиной и цеплялась за бампер, так сильно любила вдыхать бензинные выхлопы, вылетавшие из трубы с черным дымом. Однако работать помощником водителя было очень тяжело. Я вечно ходил голодный, потому что маленькой зарплаты не то что на овощи, даже на рис не хватало, места для ночлега не было, так что я часто спал, скрючившись на водительском сиденье. Хотя почти год я не снимал с себя замасленную одежду и жил в машине, возможность когда-либо сесть за руль была призрачной.
Но изменилась ситуация в стране, и наступило беспокойное время, когда машин, грозно мчавшихся по автостраде, вдруг стало больше. Автопарк, в котором я работал, находился недалеко от павильона Квандокчон, на площади перед ним молодые люди и подростки то и дело устраивали шумные демонстрации. Постоянно звучали выкрики против американской армии и протектората, о том, что западным печеньем травят народ, и наконец в день памяти Первомартовского движения во дворе павильона и на стадионе Северной школы на большой митинг собралась десятитысячная толпа. «Освобождение произошло, но совсем не так, как предполагалось, да еще и появилось препятствие – тридцать восьмая параллель. Освобождение произошло, а народ как пресмыкался перед японцами, так и пресмыкается перед американцами. Освобождение произошло, но не настоящее, а потому надо начать новую борьбу за независимость», – кричали ораторы, и в ответ им громко гудела толпа, что дрожала земля. Но внезапно средь бела дня застрекотала автоматная очередь, и шесть человек пали. В тот день я тоже был в толпе, но никак не мог понять, за что стреляли. Только лошади, на которых верхом сидели полицейские, заметались, испугавшись крика людей, а больше никаких беспорядков не было, и вдруг, как гром среди ясного неба, раздался треск пуль. Кто бы мог знать, что эта стрельба была предвестником катастрофы в следующем году. После этого события везде, начиная от ведомств, школ и фирм по всему острову и заканчивая даже полицейскими участками, была устроена забастовка. Губернатор тоже покинул пост и примкнул к бастующим. Однако американцы наказали не виновных в стрельбе, а лишь мятежников. С полуострова прибыли полицейский отряд и северо-западный корпус молодежного общества, и по всему острову прошла грозная череда арестов. Множество молодых людей было задержано и подвергнуто ужасным пыткам. Невзирая на мольбы о пощаде, их избивали, как ячмень мелют цепом, немало умерло от пыток. Девушек насиловали, из-за убежавшего сына старых родителей били. Автопарк тоже участвовал в забастовке, опухшие от ударов водители пили свою мочу, якобы помогающую от отеков.
Весь остров замер в страхе. Тогда я был юным и не особо понимал, как сильно изменилась обстановка в стране, но и загнанная в угол мышь может укусить нос кошки, высокоморальный человек тем более не сможет просто сидеть сложа руки и ждать смерти. Такие люди все равно будут бороться, даже если знают, что победа будет не за ними. Пока не была установлена власть, надлежало создать правительство одно, единое, а не отдельные на Севере и Юге, это был прямой гражданский долг. Из-за постоянных побоев и отсутствия мест, где можно было бы спрятаться, на следующий год молодые островитяне встали на путь вооруженного сопротивления, и дороги назад не было. Слышал, что из оружия у них было лишь около десятка ржавых японских винтовок, выкопанных из земли, так что с самого начала это была борьба в ожидании поражения. Должно быть, их положение было хуже некуда, раз они пошли на такой отчаянный шаг. Не понять их безысходного состояния тем, кто не видел все это собственными глазами.
Однако на ничтожный, отчаянный митинг власти отреагировали хладнокровно. Молодежь, противников отдельного правительства, оклеймили сборищем изменников, и