В то время я достиг опасного возраста – шестнадцати лет, – но, к счастью, я был в городе, поэтому ко мне вопросов не было. Я беспокоился за мать и младшую сестру, оставшихся в родной деревне. Дороги перекрыли из-за военного положения. Я по-прежнему работал помощником водителя, питаясь запахом бензина, и время от времени садился за руль, но вдруг меня забрали водителем в карательный отряд, причем именно в прославившийся своими зверствами северо-западный корпус молодежного общества. Моей работой было возить на пикапе его карателей в предгорные деревни на «охоту за красными». На горной дороге лежали острые камни и зияли ямы, не проходило и месяца, как шины изнашивались. Так как дорога была ухабистая, грузовик постоянно трясло, но я всякий раз получал кулаком по голове будто бы за то, что плохо вожу.
Жители предгорных деревень убегали в горы, как испуганные косули, стоило им только услышать звук едущего грузовика. Кого-то заставали за работой в поле, кого-то – за молотьбой чумизы и ячменя, а кого-то – за едой. Люди бросали всё, будь то плуг, цеп или ложка, и пускались наутек, а в спину им стреляли очередями. Мальчик, который пас вола, погиб, убегая вместе с ним. Женщина упала ничком с узелком за спиной. Каратели заталкивали в грузовик «пленных» мужчин, которые не успели спастись, будто собирали с поля последние колосья, и ни дня в здании штаба молодежного общества, на месте которого теперь сделали круговой перекресток, не прекращались крики этих «пленных». Иногда на улице чувствовался запах горящей плоти. Я всегда ждал в грузовике, меня бросало в дрожь и рвало от этого запаха, слезы текли сами собой. Это тоже была невыносимая пытка. Пусть даже получив приказ отправиться на остров и убить половину его населения, как человек может быть таким жестоким? От безграмотности ли? Большинство из них не знали иероглифов и фамилию Ли записывали совсем простым иероглифом из двух черт, а если арестованный писал показания, добавляя иероглифы, то его били с криками писать понятно. Еще и телефонограммы они не умели толком записывать, поэтому звали меня. Человек с доброй натурой никогда не покинет своей родины, поэтому и я остался на острове, проживая ужасы того времени вместе со своей страной. Спустя два года, в Корейскую войну меня призвали в качестве военного водителя участвовать в контрнаступлении на Север. В моей роте было много выходцев из северо-западного корпуса. Завидев северян, которые не успели уйти от призыва и шатались группами, они без колебаний наносили им удары прикладами. На мой вопрос, почему они так поступают, мне ответили, что вымещают весь гнев, который у них накопился из-за гонений на Севере. Конечно, я не гребу под одну гребенку всех из северо-западного корпуса. И среди них были добрые души, которые, испытывая муки совести, со слезами на глазах раскаивались, что казнили бедных и невинных островитян, снимали форму и покидали остров.
Однажды случилось то, чего я так боялся. Я был бы рад, если б отправился на родину по другому поводу, да и прошло полгода, как о моей матери не было ни слуху ни духу. Однако мне предстояло поехать в родную деревню именно «на охоту за красными» за рулем грузовика. Да ведь от тамошних простодушных жителей только землей пахнет, какой там коммунизм… Что они подумают, увидев меня? Перед моими глазами все время стояли лица стариков из деревни. Руки на руле страшно дрожали, и грузовик швыряло из стороны в сторону на каменистой дороге.
– Эй, ублюдок, ты ровно вести можешь? – сидящий рядом командир взвода бил меня кулаком по голове, и в конце концов я расплакался:
– Пожалуйста, поймите! Это моя родная деревня, там родные мне люди, как я могу туда ехать? Прошу, пожалейте, только в этот раз!
– Что ты несешь? То есть ты один из них? Хорошо, тогда получишь пулю. Останови грузовик!
Командир вытащил меня из грузовика и приставил к моему лицу пистолет. В страхе казалось, будто из круглого дула прямо перед глазами сейчас выскочит не пуля, а ядовитая змея.
– Ох, виноват! Простите, живо отвезу вас туда!
Командир, ухмыляясь, убрал пистолет, и я снова сел за руль. Эх, ничего не поделать. Невольно из глаз потекли слезы. От внезапного желания умереть защемило в груди. Умереть так умереть, а этих подонков в деревню не повезу! Да, умру я, умрут и они! Иного выхода нет. Всхлипывая, я стал крутить руль в разные стороны. Когда грузовик резко подпрыгнул, словно вот-вот перевернется, каратели не на шутку перепугались и завопили. В этой игре не на жизнь, а на смерть я победил. Меня могли прикончить на месте, но все-таки я избежал гибели. Видимо, они не могли так легко расправиться с водителем, замену которому непросто найти. Вместо этого меня страшно исхлестали сухим коровьим хвостом, после чего по всему телу проступили темные синяки, будто несколько десятков змей обвили меня своими кольцами.
Однако спустя два месяца, в середине декабря, мою деревню охватил большой пожар и превратил ее в гору пепла. В тот день было более тридцати трупов, и моя мать оказалась одним из них. Ох, не забыть тот декабрь, когда несколько сотен предгорных поселений были сожжены дотла, когда гремели выстрелы, провозвестники гибели людей! Не забыть и жуткое ночное небо в облаках, багровых от поднимавшихся ввысь языков пламени, и кровавую зарю, которую было видно посреди ночи даже из города. Много было погибших в огне, а сколько людей из тех, кто ринулся к берегу, поубивали как родственников или сообщников беглецов! Как косят ячмень, так и смерть подкосила крестьян на всем острове. А я развозил этих посланников из ада