То, что это была не мелочь, Сайлус понял, когда вывел своих тюремщиков и других узников в хаотичную лондонскую ночь, где не горело ни одно окно и ни один фонарь. Он и теперь понимал масштаб событий. Пусть даже он и другие измененные, Избранные – их теперь называли как угодно или не называли вообще, – которые выбрались, моргая и вопя от страха из своих убежищ, из камер с испорченными замками и бесполезных оков, взялись за дело, чтобы разобраться в новой песне, считая это своим неотложным долгом, работа обещала затянуться на годы. Но Сайлус, который когда-то был человеком, наделенным властью, все еще осознавал ее суть и не намеревался выпускать из своих преображенных рук, поэтому в последующие дни, пока город все сильнее охватывали беспорядки, он шаг за шагом, ранг за рангом восходил к вершинам гильдейских советов. Он снова и снова объяснял, что изменившаяся модуляция – то, что он и другие Избранные могут насвистывать, мурлыкать, петь и вытанцовывать с той же легкостью, что и какую-нибудь трактирную песенку. Ему показали заклинившие оси. Он заставил их вращаться. В качестве более осторожной проверки из какого-то гильдейского дома притащили небольшой электрический генератор. Он тоже ожил. С еще большей опаской Сайлуса доставили к небольшой вычислительной машине в релейном щите некоей младшей гильдии; машина была куда важнее, чем признавали те, кто его туда привел. Он отказался выполнять это задание до той поры, пока не будут выполнены различные условия, касающиеся обращения с другими Избранными. Конечно, гильдейцы могли его убить или заковать в дешевые, неэфирированные цепи, но что бы они делали дальше? А он уже установил контакт с Осененными, которые каким-то образом больше не существовали во плоти, но поселились глубоко внутри сетей, оплетающих всю страну. Постепенно Избранные сплачивались, и на этот раз отказывались от всех условий, кроме тех, которые выдвинули сами. Все упиралось в умение терпеливо ждать. Ну и еще в несколько просьб.
– На этот раз, Элис, я был безжалостен в том смысле, который ты бы одобрила и оценила. Но сам я абсолютно доволен тем, что поступил правильно и сделал то, что было необходимо…
Старуха непонимающе глядела на него через стол, и Сайлус понял, что у нее слабое зрение, и еще, вероятно, ей трудно расслышать его шепелявый голос сквозь шум, который она производила за едой. Из них двоих Элис изменилась намного больше. Она была как этот гниющий дом с дырявой крышей; утраченное и умирающее заклинание. Он знал, что скоро ему придется собраться с силами и заняться расшифровкой застывшей песни Англии, как он пообещал гильдиям Лондона и Бристоля. Но даже когда колеса наконец-то начнут снова вращаться, а генераторы – гудеть, заклинания окажутся не теми, которые их старые хозяева могли бы узнать или вызубрить. В одном, как признался Сайлус со всей искренностью, он был полон решимости. Отныне управлять эфиром будут те, кто от него сильнее всех пострадал и чувствовал его. Это, сообщил он усталым людям за столом, справедливая сделка.
Клейд поднялся из могилы, словно оживший ком грязи, и с первыми лучами зимнего рассвета приполз к особняку. Он пообещал себе, что в последний раз взглянет на дом и уйдет. Тот уже выглядел опустевшим. Большинство последователей ушли, испуганные плохой погодой и слухами об изменившемся мире, и все дымоходы Инвер-как-его-тама упали. К своему немалому удивлению, Клейд увидел перед парадной дверью красивый и величавый длинный автомобиль. Он потрогал хромированные поверхности, покрытые капельками, и кожаную обшивку, вдохнул теплый солоноватый аромат двигателя и прислушался к странной тусклой песне. Как же эта машина сюда приехала, если ничего не работало?
Клейд увидел на террасе отблески света, горевшего в окнах западной гостиной. Сквозь шум ливня услышал голоса и почувствовал кое-что еще. Кое-что утраченное. И знакомое. Присутствие и голос, чье звучание наводило на мысли о плюющемся водосточном желобе, и все-таки этот голос заставил Клейда вытереть лицо грязными руками. Он пересек лужайку, где от воды под ногами хлюпало, и скорчился под мертвыми черными листьями зонтичника, по которым барабанил дождь. Из укрытия он мог заглянуть во французские окна с треснувшими стеклами, но те, кто находился внутри, его не видели и не чувствовали – даже Сайлус, который сидел во главе стола и жестикулировал. Клейд теперь понимал, что так ведут себя наделенные властью.
Он мог сидеть под зонтичником вечно или постучаться в окно и попросить, чтобы его впустили. Сайлус улыбнулся бы ему по-змеиному, и Избранный наконец-то воссоединился бы с Милым Мальчиком, который и впрямь вырос; впрочем, теперь Клейд понимал, что с парнишкой в песне случилось не это. Ибо Милый Мальчик вырос, потому что его закопали в яме вроде тех, которые они с Мэрион копали вчера, и чтобы с Клейдом произошло то же самое, надо было дождаться, пока корни и черви им насытятся. Бывали вещи и похуже, чем превратиться в цветы и листья. Например, нечто, проскальзывающее во взгляде людей в тот момент, когда Клейд попадался им на глаза. Или вопли и сопротивление перепуганной Мэрион Прайс, когда вчера он навалился на нее. Или то, что он никогда не мог по-настоящему быть вместе с Сайлусом. А также с Идой, Фэй или даже Кузнецами, когда они ударяли своими железными руками и пели веселые песни. То, что он так и не нашел своих и свое ни в Айнфеле, ни за его пределами.
Деревья, дождь, голоса, отблески свечей – в саду все шумело и переливалось. Клейд выбрался из своего укрытия, обогнул дом и вышел на лужайку, где вода струилась по забытой стирке. Он вошел в дом через помещения для прислуги, пробрался мимо вышивок в рамках, покрывшихся цветущей плесенью, наощупь отыскал лестницу и устремился вниз.
Темнота сгущалась. В ушах у него уже не шумела гроза, а гулко стонала неутомимая соленая вода, которая колыхалась под Инвер-как-его-тамом с незапамятных времен. На четвереньках, а потом на брюхе он полз во влажной тьме среди рокочущих камней, будто червь. Это было нелегко. Даже опасно. Не то чтобы его тревожила опасность, но эти тоннели были на грани обрушения, а с ними сгинул бы весь мыс с садами и особняком. Еще день, еще несколько часов, и было бы слишком поздно. Однако впереди мелькнул свет, разросся до бесформенного пятна. Насколько мог судить Клейд, он продвигался тем же маршрутом, какой