– Здесь ты держишь ветра?
Хоть день был жаркий, вокруг каменного сарая царила совершенно иная атмосфера.
– Ты знаешь о торговце?
– Я немного изучила твое ремесло. – Фиона вздрогнула, оживилась. – Почему бы тебе не воспользоваться одним из них сейчас? – Оттенок ее глаз изменился, когда она посмотрела на Натана. – Но это старый способ, верно? Ни один уважающий себя мельник не хочет признавать, что природных ветров ему недостаточно. И такие ветра стоят денег. Вот что восхищает меня в тебе, Натан Уэстовер. Ты влюблен в свое ремесло, но вместе с тем практичен. Знал бы ты, что люди говорят. Все без исключения… – Она закружилась под застывшими лопастями, раскинув руки, словно желая объять стороны света. – И здесь, и там. Они все знают, кто ты такой.
– Ну, вряд ли мое имя им известно.
– Мельник с холма Берлиш! – Она рассмеялась. – Разве это не ты? До чего же странно, что столь весомая слава основана всего-то на колыхании воздуха.
Натан тоже засмеялся и почувствовал, как внутри что-то изменилось, словно заевшая шестерня наконец-то пришла в движение. Подобные мысли ему раньше не приходили на ум, но Фиона была права.
– Я всегда надеялся, что ты придешь.
– И вот я здесь. – Она присела, по-видимому, в реверансе. – И у меня к тебе предложение, Натан. Ты не мог бы для начала показать свою мельницу изнутри?
Натан потерял бы дар речи, но мельница была единственным, о чем он мог говорить всегда, и скоро гордость возобладала над потрясением от присутствия Фионы. Он даже выкинул из головы мысль о том, как выглядит: с обнаженными руками, в рабочем комбинезоне, все еще покрытый пылью после долгой утренней уборки и, наверное, воняющий потом и льняным маслом. По крайней мере, его упорный труд означал, что мельница была почти в идеальном состоянии. Даже окажись Фиона Смит гильдейским инспектором вроде тех, которые приезжали сюда во времена его отца, Натан сомневался, что она сумела бы обнаружить хоть один недостаток. Безупречно чистая мельница, застывшая на своем каменном цоколе, гостеприимно приняла их в свое жаркое, благоухающее нутро, пронизанное солнечными лучами.
– Ты и я… – пробормотала Фиона, поднимаясь по последней приставной лестнице и беря его за руку, чтобы перебраться через край. – Я все время поглядывала на мельницу и гадала, смогу ли стать частью того, что она делает.
Теперь она была так близко, что Натан почувствовал, как ускорилось ее дыхание, и разглядел, что на коричневой коже сливались друг с другом созвездия веснушек.
Затем оба восхитительным образом прижались друг к другу у самого верхнего окна, глядя наружу – на мир, который открывался с высоты холма Берлиш и стоящей на нем мельницы. Натан чувствовал теплую щекотку от волос Фионы. Сегодня все вокруг заволокло дымкой, но, когда он показывал Фионе стороны света, откуда прилетали ветра, его мысли были ясными, как небо в самый погожий день. Перед ними простирался Линкольншир, и Натан почувствовал, как мягкое тело прильнуло к нему, когда гостья наклонилась ближе. Несмотря на все, что отвлекало, говорить с ней было не сложнее, чем петь простейшее заклинание. Когда большинство людей обозревали мир с холма Берлиш, они пытались вспомнить название того или иного города, высмотреть море или шпиль Линкольнского собора. Они видели здания, места, жизни, расстояния, которые можно было преодолеть, а Натан видел и чувствовал притяжение неба, неустанно меняющееся настроение воздуха. И Фиона Смит понимала. Она даже понимала – на самом деле, давно знала, – что разные виды зерна нагружают мельницу по-разному. Ей было известно, что жернова надо регулировать, поднимать и опускать в зависимости от необходимого помола и погоды, и она разбиралась в сложных процессах грохочения и сортировки, а также опробования муки [29] и увлажнения зерна, которые почти не волновали ни фермеров, выращивающих его, ни пекарей, производивших хлеб. Она была прирожденной женой мастера-мельника.
Затем, когда они склонились еще ближе, она рассказала ему о годах, проведенных вдали от Стагсби. Школа, куда ее отправил отец, была именно такой унылой, как она и опасалась, но потом Фиона отправилась путешествовать – покинула Англию, повидала жаркие и песчаные края на далеком юге. Выглянув наружу, Натан ощутил запах нездешнего воздуха, почувствовал пряный жар жизни темнокожих людей, которые, как она выразилась, спали, когда им хотелось спать, и танцевали, когда хотелось танцевать. Он никогда не задумывался о путешествиях, ведь ветра со всего мира прилетали к нему, но теперь кое-что понял. Мельница была повернута строго на юг, перед ней расстилались коричневые просторы Англии, а где-то далеко лежали иные берега. Затем, хоть он и не произнес ни единого магического слова, вся огромная машина содрогнулась, ее шестерни пришли в движение, а парусиновые крылья совершили один полный оборот. Это был знак.
Помогая Фионе спуститься, он приподнял ее и ощутил поразительное тепло и легкость. Она рассмеялась и задышала чаще, когда расстояние между ними сократилось до предела. А когда они закружились, словно в танце, на главном жерновом этаже, она прильнула к нему всем телом и запечатлела на губах долгий горячий поцелуй.
Мельница снова застыла, стоило им выбраться наружу, но Натанова голова знай себе кружилась.
– Мне было почти стыдно возвращаться в Англию. – Фиона вздохнула, откидывая назад волосы и обмахивая шею растопыренными пальцами. – Я ненавижу Лондон с его суетой, туманами и вонью. Но здесь, здесь… знаешь, я почти забыла, как тут живется. В Линкольншире я как дома. И мы с тобой, Натан, действительно могли бы стать партнерами, равными. Позволь показать…
Сунув руку в карман юбки, она достала что-то маленькое и круглое. Монету, бусинку или, возможно, просто камешек. Но он излучал черное эфирное сияние. Присев на корточки, она бросила его, как игральную кость, на ломкую коричневую траву, и тьма растеклась во все стороны. Натану это напомнило миг, когда торговец ветрами вываливал свой товар из мешка, но открывшееся его взгляду выглядело иначе и таило в себе намного больше силы. Тьму пронзили огненные сети. Затмив даже ослепительно яркое солнце, они породили искры в волосах Фионы. Когда она подняла на него глаза,