Путь домой оказался долгим. Промокший, заляпанный грязью Натан держался обочин, хотя вряд ли ожидал встретить кого-то в столь темную ночь, но тут позади раздался грохот. Он обернулся и увидел, как приближается нечто, похожее на корзину горящих углей. Потом выяснилось, что это какой-то экипаж, приводимый в движение паром. Узнавая все больше о таких машинах, он еще ни разу не встречал разновидность, которая ездила бы по обычной дороге, и любопытство помешало ему спрятаться.
Экипаж прогрохотал мимо. Большие колеса. Большой двигатель. Эта штука заставляла землю дрожать. Проехав всего несколько ярдов, она остановилась, пыхтя и брызгая кипятком, и задняя дверь распахнулась.
– Полагаю, нам с тобой по пути, Натан Уэстовер, – сказал кто-то. – Может, сжалишься над своими ногами?
Ошеломленный Натан отошел от края придорожной канавы и забрался внутрь.
– Ну и вид у тебя… – Грандмистрис Смит скользнула по нему взглядом.
– Уж такие нынче времена.
– Это точно. Я только что вернулась из Лондона, где похоронила мужа. Мы полюбили друг друга, вопреки тому, что говорят люди, и он был вполне достойным человеком. Кстати, не имею обыкновения подбирать мужчин на обочине во время поездок, хотя знаю, что именно такое про меня рассказывают.
Натан никогда не слышал, чтобы о ней такое рассказывали, и в груди у него проснулась боль от внезапной перемены воздуха в этом жарком салоне с бархатной каретной стяжкой [30] и светом от какой-то странной лампы. Сидевшая напротив женщина была в черном с ног до головы, и этот оттенок оказался гораздо темнее, чем запомнившийся ему по ее наряду в тот единственный визит на мельницу. Никакой шелковой отделки или украшений. Ее волосы тоже потускнели, в них струились седые пряди, словно дым. Лишь огонь во взгляде не изменился.
– Полагаю, – пробормотала она, – ты считаешь нас смертельными врагами?
– А разве мы не такие?
Она взмахнула рукой.
– Между нами простая конкуренция, как между тобой и такими же мельниками. И я никогда не…
– Такими же мельниками! – прохрипел Натан и закашлялся. – Нас осталось очень мало.
– Но, когда ты говоришь «нас», Натан, почему исключаешь меня? Мы производим одинаковый продукт. Я торгуюсь за то же самое зерно в тех же самых залах. И мы с тобой… Есть новая наука. Называется френология, и она позволяет определить характер мужчины – и женщины, разумеется – всего лишь по форме бугров на черепе. Я сама прошла через такое исследование, и оно показало, что я упряма и своевольна, часто в ущерб собственным интересам. – Она попыталась улыбнуться. – А ты… – Она потянулась через салон. Ее пальцы коснулись его лысой головы. – Теперь тебя легко изучать, Натан. И даже не нужно быть экспертом, чтобы понять, что ты во многом такой же. Полагаю, ты помнишь, какое предложение я тебе сделала… – Паровая карета, шумная и неуклюжая, тряслась и дергалась на ходу. – Мы могли бы поделиться друг с другом навыками. Это по-прежнему возможно. Конечно, мне приходится нанимать людей из новых гильдий, чтобы они брали на себя множество магических и технических особенностей работы паровой мельницы. Их разговоры о давлении и реконденсации, странные заклинания – я с трудом понимаю, что к чему, даже когда они не говорят на языке своих гильдий. Когда-то я могла щелкнуть пальцами… – Она так и сделала. Огонек не появился. – И эта твоя мельница. Ты дышишь пылью, и последствия очевидны кому угодно. Мы по-прежнему можем…
Она замолчала. Машина с грохотом и плеском ехала сквозь ночь, по лужам, оставляя след из искр и пламени.
– Знаешь, в этом нет смысла, – сказала она наконец, когда они приблизились к Стагсби. – Невозможно сопротивляться тому, что уже произошло. Те люди, что называют себя по-дурацки и причиняют такой ущерб. Они вообразили, что играют в какую-то игру, но это не игра. Блюстители их…
– Не это главное – кто-то должен бороться с паром!
Морщинки вокруг ее глаз стали глубже.
– Натан, ты борешься не с паром. Ты борешься с самим временем.
Ветра теперь были Натану ближе, чем зерно и мука, и даже ближе, чем сама мельница. С работой или без работы, как бы ни вели себя воздух и облака, ветра кружили подле него и холма. Он разговаривал с ними в сарае, снимал с крючков, гладил израненное, беспокойное пространство, окружавшее каждый узел, выносил наружу. Пока мир за пределами холма Берлиш занимался тем, что его ныне интересовало, мельница Натана крутилась, и он крутился вместе с ней. Он смеялся и танцевал. Пронизывающие ветра с темного севера впивались в его плоть и превращали сердце в кусок льда. Весенние резвились и дурачились, усеивая небо кружевными перистыми облаками. Стоило пропеть заклинание, вынуждавшее узел развязаться, ветер с гулким шорохом взвивался, хватал мельника за руки, а мельницу – за крылья. В такие моменты радостного освобождения Натану казалось, что он и сам превратился в воздух и что пределы его познания расширились. Сквозь круговорот радужных бликов мелькали другие Линкольнширы. Он видел противосияние [31] более ярких закатов, блеск разных лун. Все это напомнило Натану о затерявшемся в прошлом мгновении – до чего же оно казалось невозможным, нелепым, – когда он, богоподобный, глядел сверху вниз на яркий, струящийся гобелен размером с целую вселенную, где все кружилось подобно колоссальной машине. Он видел, как города достигают пика развития и приходят в упадок. Он видел пришествие огня и льда, видел, как огромные горы поднимаются и раздвигают океаны. Видел стеклянные башни и блеск проворных машин, мчащихся по магистралям, озаренным мерцающим светом. Кажется, он даже видел Рай, когда солнечный блик вспыхнул на серебристых крыльях где-то посреди облаков. Видения блекли, стоило мельнице принять напор ветра на себя, но не покидали его полностью. Они возвращались вместе с ветрами, когда он лежал на койке и безуспешно ловил порхавшие вокруг обрывки сна. Они возвращались, притихнув, без стонов, воплей и рева, а обернувшись шепотом лесов, вздохами пустынь, шелестом блистающих волн, шуршанием юбок. Они колыхались над ним, и он колыхался вместе с ними, а потом позволял заключить себя в благоухающие объятия. То погружаясь в сны, то выныривая, Натан смеялся и танцевал.
Купив множество ветров у торговца во время последнего визита, Натан расходовал их не слишком экономно. Иногда, в дни твердого неба и земли, обернувшейся миражем, он тщетно высматривал характерный силуэт на ведущей из долины тропе, которой мало кто теперь пользовался. Торговец так и не появился, и Натан в глубине души знал, что не появится, – не из-за