Подъем в гору еще никогда не давался с таким трудом. Его собственная плоть пострадала от огня. Его легкие склеились, обуглились, забились сажей. Наконец-то добравшись – по большому счету, ползком – до вершины холма Берлиш, Натан сообразил, что впервые в жизни не ощутил витающее в воздухе настроение. Он с трудом выпрямился и огляделся по сторонам: не считая пожара, который все еще полыхал в долине, мир со всех известных сторон света погрузился во тьму, и не было ни малейшего намека на ветер – кроме того, который содержался в последней завязанной узлом пряди волос, срезанной еще горячим куском металла, оберегаемой в кармане скрюченными пальцами, ибо этот ветер был слишком дорог, чтобы отпускать его на свободу.
Натан закашлялся. Еле дыша, попытался позвать свою мельницу. Голос почти пропал: остался лишь шелест мертвых листьев давным-давно прошедшей осени. Казалось немыслимым, что огромная машина откликнется на столь ничтожный зов, но каким-то образом она это сделала – шумная, мощная, но неизменно полная радости. Парусиновые крылья начали крутиться. Натан в глубине души всегда верил, что ветра в той же степени рождаются на мельнице, как и где-то под куполом небосвода, но еще ни разу это не случалось так откровенно, как в ту ночь. Далеко-далеко за луной и звездами расступились облака, распахнулось нечто незримое, и – неуловимый, как грань между вдохом и выдохом, естественный, как гармония в танце, легкий, как греза, и куда более безмятежный, чем любовь, – задул пронизывающий восточный ветер, который проносился над холмом Берлиш чаще других ветров, но в отдельно взятый миг всегда был не таким, как секунду назад.
На мельнице не осталось ни зернышка для помола, но Натан все сделал как положено. Он освободил ее от оков лебедки, тормоза и шкива, позволил деталям невозбранно крутиться, пока каждый механизм из тех, какие он знал и каким пел всю свою жизнь, не превратился в пышущее жаром, размытое вертящееся пятно. Мельница звучала невероятно – казалось, она пела все мыслимые заклинания каждым голосом, когда-либо певшим ей. Натан услышал в этом многоголосом рокоте отца, который звал свою мельницу властно и отчетливо, как ему удавалось когда-то, и мурлыкал что-то себе под нос за работой, и время от времени смеялся лишь потому, что труд доставлял ему радость. Мать звучала мягче, как и остальные жены мельников, также влившиеся в хор. Посмотри, Натан, как он установлен, вон та металлическая лента удерживает его, где надо… Срок его службы истекает… Натан Уэстовер услышал звук, издаваемый стопорившимся валиком, а потом собственный, еще не ломавшийся голос, заставивший деталь вращаться ровнее. Все ветра этой и прочих земель вздохнули вместе с ним, и паруса мельницы крутились, и мир вращался, и небеса распахнулись, и звезды с планетами летели по головокружительным орбитам, и времена года приходили, чтобы уйти. Он увидел, как совсем юная Фиона Смит надувала щеки перед огромным тортом в Стагсби-Холле, когда там еще были лужайки, а дубов не коснулся топор. Увидел ее вновь на этой самой мельнице. У меня к тебе предложение, Натан… Увидел, какой она была на зерновых аукционах, когда ее рыжие волосы пылали в лучах света, падавших из высоких окон, и какой сидела в той причудливой машине, что грохотала по сельской местности, когда в тех самых рыжих волосах вились дымные струйки седины. Он это видел, но острее всего ощущал теплое, мягкое прикосновение ее тела в те восхитительные мгновения, когда единственный раз держал ее в руках на этом самом жерновом этаже, и горячую, поразительную неподдельность вкуса ее губ, ее рта, прильнувшего к его собственному.
Мельница взревела, и Натан взревел вместе с ней. Оси задымились, шарниры взвизгнули, шестеренки полетели во все стороны, а затем, когда что-то окончательно прогнулось и сломалось, верхний жернов в поставе рухнул всей тяжестью на нижний, пробудив визжащий каскад ослепительных искр.
В ту памятную ночь жители деревни Стагсби уже суетились, как муравьи, вокруг останков паровой мельницы, как вдруг они подняли глаза и увидели, что ветряная мельница на холме Берлиш тоже горит. Посреди хаоса выстроилась неровная очередь, чтобы медленно передавать из рук в руки ведро за ведром то немногое, что осталось от озера. Но расстояние было слишком велико, а мельница уже вовсю пылала, ее охваченные огнем крылья крутились во тьме, хотя ветра как будто не было совсем. Вскоре жар стал слишком яростным, чтобы приближаться, и все же многие стояли поодаль и наблюдали, до того ужасным и прекрасным оказалось зрелище – как будто мельница обернулась огромной мифической птицей.
Впоследствии ходило много слухов. Самым популярным в Стагсби было то, что паровая мельница долгое время находилась в упадке и что грандмистрис намеренно подстроила ее разрушение, чтобы получить страховку, только вот внезапность взрыва застигла ее врасплох. Также пользовалась успехом, особенно среди тех, кто имел слабое представление о страховках, идея о том, что она трудилась сверхурочно с одним из своих работников, ну, вы же понимаете, и вот они оба, скажем так, излишне разгорячились. А что касается старой ветряной мельницы, то, скорее всего, она сгорела от искры, взлетевшей на холм при пожаре – все знали, что это место уже было наполовину в руинах и, несомненно, вспыхнуло как спичка. Люди предполагали, за неимением других свидетельств, что мельник погиб на своей мельнице. Поверхностные официальные расследования не дали особых оснований менять свои взгляды. Другая теория заключалась в том, что богатые владельцы новейших машин с конденсаторами пара использовали так называемых Людей Будущего, чтобы устранять конкурентов; она