— Ну, девка!
А потом зажимает мои пальцы своей огромной лапищей и трясёт:
— Договор!
✾ ✾ ✾
С какого конца к такой задаче подступиться, мне понять трудно. Семь вымаранных в порок людей, кто-то из делает дурное колдовство, кто-то — тому колдовству жертва, а кто-то — и то, и другое. Мы с Чигирём листаем гримуар и перешёптываемся, но хорошего ответа не находим. Все ритуалы, способные показать сотворённое, уж больно сложные: для них нужно девять горошин цинка, коробочка мака и скелет чайки, и делать их нужно на растущую луну и над текущей водой. Для других же способов нужно такое тонкое понимание сил, что Чигирь мне даже объяснить не смог, как точно это можно сделать.
От этого грач унывает и раздражённо бухтит, что я зря только ввязалась в это дело, и вообще, подклад можно было выкинуть из дома да из головы. Училась бы я лучше, старалась больше, а то всё на ерунду отвлекаюсь! А люди пусть бы и дальше в своей лжи путались, пока их из скита не прижмут!
Так он бормочет и лапой гримуар перелистывает, пока я расстраиваюсь. И где-то так мы с ним и доходим до нужной мысли.
— Лесана, — говорю я сурово, для пущей важности набросив на голову платок и унизав пальцы колечками, — я всё знаю.
— Чего именно? — она смотрит на меня поверх полуощипанной тушки и сдувает с лица волосы.
— Про твою магию, — говорю я твёрдо. — Расскажи мне в подробностях, что именно ты делаешь, и я постараюсь уменьшить вред. А иначе уже по весне весть дойдёт до ведунов, и они…
Лесана опускает взгляд и дёргает из дохлой курицы перья.
— Они всё равно узнают, — пугаю я, а сама слежу, как заговорённая мною тень Лесаны колышется на стене, готовая указать мне на любую ложь своей хозяйки. — Так что лучше говори по-хорошему! Ты опасные вещи делаешь, твоя жертва и помереть может, и тогда что?!
Лесана усмехается, а потом говорит:
— Да и пусть мрут.
— Пусть? Пусть мрут?!
— А чего? Это же для дела… Да и толку с них никакого, там одна и молока уже не даёт.
Я давлюсь воздухом, и глаза у меня, наверное, делаются как блюдца. У Дарицы, болезной жены Вишко, был всего один ребёночек, уже подрощенный. Но кто же родню молоком-то меряет?
— Даже дядька Руфуш не расстроится, — воодушевляется Лесана и тараторит: — Он и сам давно избавиться от них хочет! И Жегода сказала, что так с них хоть польза будет, и она следит, чтобы батя…
— Погоди-погоди… чего?!
— Так ты ж говоришь, что всё знаешь!
Несколько мгновений мы смотрим друг на друга: я — ошеломлённо, она — обиженно. Тень за Лесаной колышется ровно, ничем не вспугнутая. Чигирь смотрит на нас с козырька, и вид у него тоже ошарашенный.
— По порядку рассказывай, — креплюсь я. — Ничего не умалчивая!
Лесана оглядывается воровато, будто ждёт, что кто-то станет её ругать. Но я смотрю важно, при поясе у меня серебряная спица, и я грожусь ведунами и страшными карами, а Лесана — молоденькая и не очень-то смелая.
Да и секрет выходит не совсем её.
Что Ладар болеет, я давно знаю. Когда я только пришла в Синеборку, Жегода уговорила меня посмотреть и помочь, как смогу, — только я ничего и не смогла толком. О человеческих недугах я знаю мало, да и Чигирь не смог вспомнить ничего похожего. Ладар всё равно что гниёт изнутри, будто его тело само себя сожрать пытается.
Должно быть, из-за своей болезни он и выглядит в отражении полумёртвым. В такой жизни совсем мало радости: Ладар слаб, негоден ни для какой работы и давно бы спился, если бы Жегода не держала его в ежовых рукавицах. И характер у него давно испортился, он только и может, что кряхтеть, жаловаться и от еды отворачиваться.
Может быть, ему давно пора было на ту сторону — не в ведовском понимании, а в людском. Но Жегода, дочка ведьмы, любит его, дурного. Так любит, что никак не может отпустить.
— Он мне как батя, — шмыгает носом Лесана. — Моих-то не осталось никого…
Сама Жегода — не ведьма и по дорогам с матерью не ходила, их с братом мать маленькими оставила бабке и только привозила иногда деньги. И всё равно Жегода кое-что знает и кое-что умеет, и материнских оберегов у неё полный сундук. Много лет она вливала в мужа силы, раздувала в нём жизнь, а теперь и Лесану научила.
Лесана ходит за козами, а сама шепчет, шепчет. Кормит их, а в плошку травки добавляет. И козы дуреют, а Ладар живёт ещё один новый день.
Я гляжу на Чигиря с сомнением. У Жегоды в отражении были чёрные руки и нитки, торчащие из груди. Это, выходит, потому, что она не сама делает, а Лесану науськала? А Лесана вся измаранная, потому что высасывает из коз жизнь для приёмного родителя?
— И ты это всё ради бати? — переспрашиваю я растерянно.
Она хлюпает носом, кивает и ожесточённо выдёргивает из тушки ещё комок перьев.
Тень Лесаны вздрагивает, и я снова возвращаю на лицо суровое выражение. Девушка косится на меня, но признаётся:
— Ну, ещё ради оберегов…
Материнских оберегов у Жегоды полный сундук. Камни, резные фигурки, витые свечи, лубочки, украшения, расшитые ткани — Лесана и видела-то едва ли десятую часть, но мало с чем можно сравнить такое богатство. Крепость, хозяйство, имущество — это всё сыновьям отойдёт когда-то. А ведьмино наследство — оно только для женских рук; а дочерей у Жегоды нет, только невестки и приблудная сирота Лесана.
— Это наше с ней, — говорит она. — Мы с ней вместе… и шепотки… если она мне хоть часть оставит, я где угодно устроюсь, я и замуж пойду.
— Замуж? А как же... Вишко?
— Вишко?
— Он нравится тебе. Я думала, ты его…
— Да мало ли кто мне нравится.
Птичий трупик в её руках смотрится сейчас особенно скорбно. Лесана склоняется над мешком и дёргает перья. Так мы и сидим с ней рядышком и молчим.
То, что она творила — это всё дрянь, да дрянь не простая, такие штуки подолгу делать — замаешься. Но судить её мне теперь сложно. Куда проще судить,