Не знает Тауш, что простой верёвке не удержать теперь Бранку: в её крови уже текут чары, и любые путы соскользнут с чешуи, как ленты падают оземь из расслабленных кос. Не знает Тауш, что в душице и опоях довольно колдовства, чтобы пробудить симпатию и нежность, но никак не хватит, чтобы вызвать любовь такой силы, что меркнет перед ней русалочий зов. Не знает Тауш, что под сердцем его жена носит истинную двойню, неразличимых двойняшек, человеческую девочку и вторую, не такую человеческую. Многого не знает Тауш, — как не знает, что держит Бранку на этой стороне на самом деле.
Разве же мы знаем хоть про кого-нибудь, что держит его на месте?
А река грохочет, река звенит, река манит. И хотя дядька Руфуш предлагал мне остаться, Жегода ненавидит меня немного меньше, а Лесана считает подругой и делится сердечными приключениями, я понимаю, почему Чигирь сказал, будто я не смогу остаться.
Я могла бы уже привыкнуть Чигирю верить, — он хоть и дурак, а в таких вещах ошибается редко. Но тогда мне казалось: какая глупость!.. Разве плохо было бы осесть здесь насовсем, в сытости и тепле, среди добрых людей? Разве плохо знать, что завтра получится похожим на вчера? Не может быть, чтобы мне захотелось другого!
Но вот теперь весна, и река шумит и гомонит на тысячу голосов, а куда кромче реки меня зовёт дорога. Людей пугает долгий путь, люди молятся перед отъездом и творят ритуалы. Люди знают, что всякий раз уходят навсегда, отдавая себя силам и воле Отца; как знать, вернёшься ли, куда и кем?
Люди знают это, и люди боятся. Я знаю тоже. И как ни хотела бы, не могу объяснить, почему для меня в дороге не страх, а пьянящее что-то и манящее.
Оттого ли, что мне некуда возвращаться? Оттого ли, что куда ни приду — это всегда будет верно? Я пытаюсь спросить Чигиря, но он меня не понимает. Чигирь слишком давно не человек, чтобы думать о таких вещах.
Однажды я просто просыпаюсь утром, и воздух нестерпимо пахнет для меня дорогой. Тогда я разжигаю огонь в чаше посильнее и прошу его дождаться нового ведуна, собираю вещи в сумку, заплетаю кудри в косу. Накидываю верёвку на шею козы, недойной и злобной, свистом призываю Чигиря, да и ухожу, ни с кем не прощаясь.
И Синеборка теряется для меня в пыльном мареве, будто её и не было.
Четыре склоки
Не ходи ночью за околицу, пугают друг друга люди. Не всматривайся в тени! Не рыскай глазами по крышам: коли мелькнуло что, хоть баба на метле, хоть коза крылатая, — проморгайся и иди своею дорогой!
Не стой под старым дубом. С незнакомыми — не заговаривай. Не заглядывай в колодец. Услышишь голоса — беги к текучей воде и молись, а оттуда домой, домой иди, под святцы и благодатную свечу, схоронись на печи и молчи, молчи, молчи.
Что будет с тобой, если иначе поступишь? Вестимо, что: заберут тебя, бедного, силы, станут играть с тобой и глумиться. Ведьма влезет тебе на шею, велит везти её и будет понукать и хлестать хворостиной. Лесовые запутают твои следы, обманут твои глаза, поманят огнями ласковыми, да так, что в трёх берёзах заблудишься и одичаешь. Водяные лошадки прильнут, сами дадутся в руки, а потом в омут — бульк! И на поклон тебя к речному царю, а тот загадает сотню загадок, и если хоть одну не отгадаешь, быть тебе рыбьим слугой, что начищает стерлядкам чешую и плавники. Мавка обнимет за шею, припадёт к твоим тёплым губам своими холодными губами, оплетёт тебя, будто лоза и одурманит так, что станешь спину перед ней гнуть, целовать её ноги и рвать для неё цветы, носить их и носить, букетами, охапками, телегами, пока сам в этих мёртвых цветах не погибнешь. Вила накинет на шею верёвку и поведёт на ней в волшебную гору, где будешь ты киркой махать от зари до зари, вынимая для госпожи чудесные каменья. А вила глядит на добытое, но ничто не краше её крыльев; и все негодные камни кидает она под ноги на волшебное покрывало и топчет, топчет своими копытами! А уж если попадёшься кликаничу…
Не ходи ночью за околицу! В тёмные углы не вглядывайся, чужим руки не подавай, не ешь и не пей, не прочтя над миской правильных слов. А не то…
Что же тогда? — спрашивают иногда ведуна те, кто не убоялись сказок.
А ведуну его сила велит отвечать правду, и на этот вопрос ведун должен ответить так: вернее всего, ничего.
Что с тобой будет, если ночью за околицу выйдешь? Коли темноты боишься, так страху натерпишься. Может, споткнёшься и ногу сломаешь, а может — в навоз ступишь. Вернёшься домой, да и ляжешь обратно спать до рассвету.
Что можно увидеть в тени или тёмном углу? Чаще всего — вот удивление — тени, тьму да пыль, вот и всё. И даже если тень похожа вдруг на гневную фигуру с руками-крючьями, стоит лишь зажечь свечу, чтобы разобрать силуэт на недовязанную кофту и спицы.
Что за голоса донёс до тебя ветер? А не узнаёшь разве соседскую дочку ладную и мельникова сына? А дальше не подслушивай: не потому, что страшное скажут, а потому, что неприлично это, за такими вещами подслушивать!
Но, как ни гляди, а даже ночью за околицей простого и людского куда больше, чем странного.
Велики глаза у страха! К нечисти в рабство попадёт один из тысячи, тот, который силам приглянется, и уж ему от них никак не убежать и не уберечься. А боится вся тысяча, всей своей толпой, которая и даром никому не нужна.
Так что ходи, дурак, за околицу, хоть ночью, хоть днём. Под дубом стой, смотри куда хочешь, а незнакомцам говори воспитанно и «здравствуйте», и «до свидания». Только вот…
Только вот есть одно исключение…
Силы, какие ни есть, а жить привыкли поодиночке. Разойдутся по своим углам, попортят людям жизнь или создадут походя какое-нибудь чудо и скучают дальше сами по себе. Когда столкнутся, там побранятся или побратаются, от этого и грозы бывают, и землетрясения, но проходят они быстро и мимо. Да вот есть в году один день, когда собираются силы вместе.
Бывает это летом,