Вот так, за пару часов учения, я и стала вдруг деревенской знахаркой.
В селе к этому сперва отнеслись настороженно. Что я ведьма — в этом никто не сомневался, а что в травах что-то понимаю, в то поверить было сложнее. Я и сама себе не очень-то верила, и первое сваренное зелье, укрепляющую настойку для беременной, отдавала с внутренним содроганием. Но потом та беременная шумно поблагодарила меня у колодца, ещё чуть позже старуха сказала, что слепые её глаза с моими каплями стали немножко более зрячими, и люди ко мне потянулись.
Много ли разных снадобий приходится готовить знахарке? Из рецептов Ляды ясно: много, очень много. Чтобы разобраться в них всех и действительно всему научиться, нужна целая жизнь. Но мне во всём разбираться и не требуется. Ко мне приходят с простыми, понятными жалобами, с которыми я справляюсь чаще по-ведьмински, а не травами. А по-знахарски делать мне приходится вещи довольно простые: настойку для бодрости, пилюли от больной головы или женский отвар для того, чтобы чрево оставалось пустым. И травки в них тоже входят по большей части обычные, знакомые.
Есть в числе рецептов Ляды и куда более сложные лекарства: от желудочной хвори, и от кровавого поноса, и от колотьбы в левом подреберье, и даже от одержимости. Среди травяных веников и глиняных стаканов с ягодами хранятся совсем другие заготовки, такие, что достать бывает трудно. Есть здесь и разрез-трава, и одолень-цветок, и живосил, и коготь гуля, и перо куйгараша.
А в одной из склянок закупорена ведьмина смерть.
— Здесь жила, — сухо сказала Ляда, бережно убирая бутылочку в самый дальний угол. — Умерла, а сила её в воде осталась. Кто с собой не в ладах, можно отмерить пять капель. Примирить хоть с силами, хоть с благодатью… Пять капель. Ни больше, ни меньше.
Я тогда содрогнулась и на бутылочку отвод глаз кинула, от греха подальше.
— …бузины чёрной снять с соцветия, отсчитать одиннадцать… да ты готовить-то будешь или нет?!
— Устала, — жалуюсь я.
Раньше, когда мы только познакомились, Чигирь поднял бы меня на смех и обзывал дурными словами. Но с тех пор и я поумнела, и он подобрел, и теперь только вскакивает мне на защищённое заплаткой плечо и трётся о щёку по-кошачьи.
— Столько маялась, а этого млечного сока — на самом донышке… а закончить сегодня надо, а то он стухнет весь к завтрему.
— Там ящик ещё этих дягилевых корней.
Я представляю, как чищу и давлю весь этот ящик, и так мне нехорошо становится, что за цветки бузины я берусь с новыми силами.
А потом и день как-то начинает вертеться. Ко мне забегает мальчишка за средством для своего бати, и я в который раз напоминаю, что отваром нужно пропитать тряпицу и наложить на сорванную спину, а не употребить его внутрь. Приходит тётка со вспухшей щекой, её зуб я заговариваю шепотком. Торговец, что собрался везти в город местный мёд, в который раз заунывно уговаривает меня сделать ему что-нибудь на продажу…
А ещё Чёрная пытается пробраться на засыпающий по осени лекарственный огород, а ещё у соседей нужно попросить хорошую кошку-мышеловку, потому что мышей расплодилось — жуть, и моего колдовства они уже не боятся, а ещё я взялась вязать себе к зиме нижние штаны. Так и суечусь до самого вечера, и только к темноте замечаю, что у забора кто-то тихонько хнычет.
Слёз я не люблю, хотя и слишком бурных радостей тоже. Выхожу, хмурясь, а там у самой калитки сидит босая девчонка, носом шмыгает и козу мою наглаживает. А та, поганка, морду к зверобою тянет! А уже ведь отъела его один раз, ходила, спотыкаясь, со зрачками на всю морду, а всё туда же!
Козу я одёргиваю резко. И девчонке кидаю недружелюбно:
— Чего у тебя?
Она вытирает под носом. Зовут девочку Жатка, я знаю и её, и её большой шумный дом: там два брата не только своё хозяйство держат, но и столярничают понемногу, и детей по двору бегает с дюжину. Случилось что? Почему тогда сразу ко мне не побежала?
А девчонка снова шмыгает носом и тянет жалобно:
— Тётенька ведьмааа… возьмите меня в ученицы!
✾ ✾ ✾
Я сама, надо сказать, та ещё дурочка. По человечьим меркам, конечно, я давно гожусь в «тётеньки» — но на то они и человечьи, что в мерках этих мало толку; в селе и в пятнадцать годков можно нянчить троих и считаться почтенной матроной. Для людей я была бы давно уже пустоцвет, перестарок, вечная невеста. А по ведьминским понятиям я всё ещё — желторотый, неоперившийся птенец, который только-только начал отличать уксус от лжи.
А ещё я не только юная, но и неучёная. Не было рядом со мной ни старшей ведьмы, ни знахарки, ни другой какой наставницы. Не было никого, кто воспитывал бы меня или взращивал. Я, как сказала на шабаше Матушка, «самородок», — меня научили дорога и гримуар.
— А Чигирь как же? — растерялась тогда я.
— Так он тоже та ещё бестолочь.
Чигирь хорохорился тогда и сделал вид, что ужасно оскорблён. Но мы оба знали: в этих словах была своя правда. В чём-то Чигирь был куда учёнее меня, умел говорить красиво и бегло читать, знал заговоры и шепотки, понимал, как работают силы. Но ведуном он никогда не был, да и волхвом стать не успел, так и остался без зачарованного камня, зато со своим именем.
Чигирь так, нахватался, где пришлось, да клюв задевал повыше. Изображал из себя невесть что, вид делал важный, бахвалился, будто во всём разбирается. Повёл меня к Лиху, от которого я только чудом ушла почти целой, про ту сторону болтал непонятное, как гримуары работают, толком не знал… а выпендривался-то, выпендривался!
Я благодарна ему за это, на самом деле. Если бы я с самого начала знала, как мало Чигирь понимает в силах, я бы сошла с ума от страху. А так много разных