Поправив ситцевое платье, она впотьмах нащупывает банку с огурцами и поднимается по крутой лестнице, напевая популярный мотивчик. За столом сидит и морщится гость, никуда не делся. Он берет банку и сует туда три пальца, выуживая огурец. Рядом с ним Харита толкует:
– Пристало вам пальцами рассол мутить? Вилку дам!
– Стой, не нужно. Налей лучше, – и он подталкивает стакан. Харита льет самогон, что гонит Прохор. Старик выпивает и хрустит огурцом. После говорит: – Раздеваться будешь? Мне уж пора, ожидают-с. Сымай платье!
– Не привыкла вот так сразу. Выпей да поешь, потом отмою тебя – а пока воды нагрею.
– Смердит от меня? Ха-х!
Он выпивает еще рюмку и глядит по сторонам. И комнатка эта в красных тонах кажется ему пошлой, и украшательства из перьев и цыганских деревянных статуэток – бутафорией. Ему становится тошно, и он снимает пиджак, затем рубашку, показывает шрам на спине.
– Красный какой, – говорит Харита.
– Черт один полоснул, усатый такой, рыжий. Точно демон в него вселился. Я помирать собрался, а потом ко мне херувим явился. Не шестикрылый, там больше было. Я ему – спасай, милый. А он просит договоренность с ним заключить. Согласился – а как не согласиться? Тогда он мне дыхание новое дал, а я ему души воровские собираю, служу и пресмыкаюсь.
– И часто он заходит к вам в гости, серафим этот? – спрашивает Харита.
– Каждую последнюю ночь месяца является. Попривык вроде, но все равно поджилки трясучка одолевает, внутри колеет все. – Старик стягивает штаны и садится на койку, манит к себе Хариту. – Сымай ситец-то, а то не поспеем.
– Я ж больше по разговорам, – волнуется Харита и выбегает из душной комнатки. Прохор ловит ее и отчитывает, просит вернуться к дорогому гостю, мол, из командиров он или вроде того, но красные такими кадрами не брезгуют.
– Кто ж?! – спрашивает Харита, вырываясь из Прохоровых лапищ.
– А то какая разница, пусть комиссар или сам вождь революции – ступай и делай все, что велит!
Тогда-то по мостовой дребезжит двуколка с мужчиной на борту. Он молится с закрытыми глазами, прикладывает книжицу к губам. Экипаж останавливается у «Сабража», мужчина, напоминающий вестовой столб, сваливается на грязную улицу и прогоняет попрошаек. Крепкая челюсть его скрыта густой бородой, на которой пропахано шрамом, будто метеорит вздыбил лесную глушь, да так все и оставил. И на груди у человека красный шрам от удара молнии. Одет в поношенный кожаный жакет; макушка поблескивает лысиной. Он врывается в бордель:
– Аверин где?! Ну, не томи, сутенер, а не то придушу!
– Глянь на себя да на меня, – ухмыляется Прохор, но посматривает на дубину в углу коридора, – мы ж здоровяки оба, до ночи биться будем. А ныне – ранний день. Ты откушай с дороги, я тебе кого приведу поласковее.
– Куда прыщ с козлиной бородой пошел баб мять?!
– В двадцать третьем он! – кричит с лестницы на второй этаж Харита. – Меня дожидается!
Громкий гость отталкивает Прохора и проворно взбирается по ступеням, будто танцует. Отворяет двадцать третий и хватает за уши сидящего в одних трусах Аверина, трясет его голову и брызжет слюной:
– Ах вот ты где, помет черепаший! Умудохался за тобой гоняться! Говори, куда барон подевался? Где этот рыжий тараканий ус?!
– Больно! Клим, отпусти! – верещит Аверин и сдается: – В Дальневосток утащился, атаману служить собирается! Правду говорю! В Даурии он, больше и знать ничего не хочу!
Клим отпускает и отряхивается, толкает подоспевшего Прохора и выговаривает ему:
– Возьми кого-нибудь на подмогу за порядком присматривать, а то самолично не справляешься! – И на девчонку смотрит, на платье и умудренное скитаниями личико. – Звать как?
– Хариткой все зовут.
– То греческое имя, благородное. А ты весела и радости полна?
Харите нравится его грубый говор, его зоркий голубой глаз, она краснеет и отвечает:
– Со мной не соскучишься, я частушки знаю. Спеть?
– Приходи вечером в «Яр», что в доме Якушева. Бывала? Ну так заходи, послушаю твои частушки, предложу, быть может, что-то. – И к Прохору: – Сколько козлиная борода оставил монет? Три тысячи? На вот. – Он отсчитывает, взяв из наплечной сумки, банкноты и сообщает Прохору, что сегодня Харита никому больше самогон не наливает. – И вот что, братец, заканчивай свое грязное дельце, коммунизм такое скоро не одобрит.
– Выискался моралист, – щелкает языком Прохор. Тогда Клим схватил его за горло и просит иначе: – Чтобы завтра всех девок разогнал, пес паршивый! Если проверю и не обрадуюсь – вспорю брюхо! Усвоил наказ?!
Прохор кивает и краснеет от удушья, а громадные руки его висят вдоль тулова и не смеют сжаться в кулаки. Клим, ослабив хватку, уходит, а Харитка следует за ним, но тот просит не торопиться и свидеться в «Яре» вечерком, часов в восемь. Харита обещает быть.
– И вот что, – говорит Клим, – нареку тебя Ритой, ну не в Греции же мы, в самом деле! А так выходит, будто харей какой-то обзываю. Бывай, ждать буду. Не придешь – не обижусь!
Двуколки на мостовой как ни бывало, но Клим шагает быстро и знает, куда держать путь. Рита провожает его взглядом и удивляется, какой все-таки громадный издали этот неожиданный человек.
* * *
К нему подходят солдаты в шинелях без погон и просят предъявить документ, удостоверяющий личность. Изучают дотошно, им не нравится его выбритое лицо и надменный лоб.
– Воевал? – спрашивает малец и сплевывает под ноги.
– Там указано, – кивает на трудовой список мужчина.
– Крейт, – говорит второй