— Философия — это по моей части. Она у меня, можно сказать, в крови, — говорил он Ортису де Сарате и другим своим друзьям, утверждая, что одним из его прямых предков по материнской линии был Спиноза.
До нас не дошла интонация, с которой все это говорилось. Мы не знаем, чего тут было больше: юмора по отношению к семейным легендам или наивного желания пустить пыль в глаза. Как бы то ни было, фактам не соответствовала ни «банкирская», ни «философская» версия автобиографии Амедео. Невозможность каких-либо «прямых» потомков у Баруха Спинозы, прожившего всю свою жизнь холостым и бездетным аскетом, подтверждает любое его жизнеописание. А об отсутствии банкиров в роду Модильяни убедительно свидетельствует дочь художника на основании дневника своей бабки и других документов семейного архива. Тем не менее обе легенды имели в своей основе нечто вполне реальное, в семье они культивировались, и Жанна Модильяни подробно говорит об этом в первых главах своей книги об отце. Для ранней биографии Модильяни эти главы в соединении с наиболее достоверными рассказами брата художника Эммануэле представляют вообще первостепенную ценность.
Амедео родился 12 июля 1884 года в Ливорно, в еврейской мелкобуржуазной, как уже тогда говорили, семье коммерсанта Фламинио Модильяни и Евгении Гарсен. Род Модильяни происходит из одноименной сельской местности к югу от Рима. Отец Амедео когда-то торговал углем и дровами, а теперь владел скромной маклерской конторой и помимо того был как-то связан — по-видимому, весьма непрочно — с эксплуатацией серебряных копей на Сардинии. Кстати сказать, маклерская контора по-итальянски иногда обозначается тем же словом, что и банк («banco»); отсюда легко мог произойти и миф о «сыне банкира». Вряд ли с большим основанием могли называть в семье «банкиром» и деда Амедео с отцовской стороны. Правда, в 1849 году в его жизни произошло знаменательное событие: он поставил одному из римских кардиналов медь, в которой нуждался Ватикан для выпуска монеты. Но дальше дела пошли хуже. Думая, что на этом основании можно не обращать внимания на папский указ, запрещавший евреям владеть землей, он купил себе виноградник. И тут же получил приказ ликвидировать его в двадцать четыре часа. Пришлось бесславно покинуть Рим и переехать в Ливорно. Тем не менее еще много лет спустя, когда сводить концы с концами становилось особенно трудно, в доме, бывало, вздыхали: «А ведь когда-то Модильяни были банкирами пап!»
Евгения Гарсен (Garsin), мать Амедео, была из старинного испано-еврейского рода, в свое время перекочевавшего из Туниса в Марсель. Это была широко разветвленная семья средиземноморских коммерсантов, где из поколения в поколение переходил культ гуманитарного самообразования, тяга к литературе и искусству, дух религиозного свободомыслия. Прадед Евгении был известен как толкователь священных книг. А прабабка ее была действительно урожденная Спиноза, и вполне возможно, что она состояла в каком-нибудь родстве с великим философом.
От деловых, трезвых и вполне буржуазных Модильяни Гарсены отличались, если можно говорить о каком-то «общесемейном» облике, странным сочетанием несомненной интеллигентности, романтической мечтательности, склонности к философскому размышлению с биржевым азартом, доходившим иногда до авантюризма. Общим между двумя родами было разве только то, что оба они, счастливо избежав гетто, вели постоянную напряженную борьбу за существование, изредка кратковременно богатея и постоянно, все безнадежнее, разоряясь.
Амедео появился на свет как раз в тот момент, когда в дом его родителей явились чиновники забирать уже описанное за долги имущество. Для Евгении Гарсен это было чудовищной неожиданностью. Никакого «банка» у них не было, но банкротство мужа, погрязшего в невылазных долгах, обрушилось на нее как стихийное бедствие, обрушилось даже и в буквальном смысле слова: так как по итальянским законам имущество роженицы неприкосновенно, домочадцы перед самым приходом судейских поспешно навалили на ее кровать все, что было в доме поценнее. Произошла сцена в духе итальянских кинокомедий 50–60-х годов. Впрочем, ничего смешного не было в событиях, которые потрясли дом Модильяни перед самым рождением Амедео. Мать увидела в них дурное предзнаменование для новорожденного.
К своему отцу Амедео всегда был равнодушен, а иногда и резко враждебен. Мать он любил страстно, и она имела огромное на него влияние. Достаточно взглянуть на фотографии его родителей, чтобы эта разница в отношении к ним сына стала как-то сразу понятной. От фотографии отца веет холодной ординарностью. Портреты матери поражают какой-то сдержанной внутренней силой и благородством — в фигуре, в аристократически свободном повороте красивой седой головы, в печальной доброй улыбке, даже в старушечьей, но все еще женственной элегантности ее черного костюма в талию и шляпы с траурным вуалем (наверно, траур по ее любимому Дэдо).
Это впечатление не обманывает. Евгения Гарсен-Модильяни была действительно замечательной женщиной и редкостной матерью.
Пятнадцатилетней девочкой она была помолвлена с человеком, которого не только не любила, но просто не знала. Из привычной атмосферы полной свободы и широты во всем, начиная с религии и кончая каждодневным бытом, из среды, где больше всего ценили острый ум и талант, она через два года попала в «богатый дом», полный слуг и случайных гостей, в дом, сверху донизу скованный формальным этикетом, придавленный непререкаемой, тягостной властью ее свекра и мужа. Модильяни показались ей людьми необразованными, высокомерными и неискренними. Их религиозной ортодоксальности она не верила, считая ее фальшивой и показной. Ее возмущала их мелочность, и она предпочитала лучше вовсе ничего не тратить на себя, чем унижаться до денежных просьб с обязательным отчетом о расходах. Она терпеливо подчинялась чуждому ей укладу жизни, с длительными пышными трапезами, скучнейшими визитами и трафаретными разговорами. Подчинялась, может быть, ради детей, которых было четверо: старший, Эммануэле, родился в 1873 году; за ним шли Маргерита, Умберто и Амедео. Ради них же теперь, в момент полного разорения своего дома, она внезапно восстала и, проявив неожиданную силу воли, взяла все в свои руки. На заработки Фламинио Модильяни особенно полагаться не приходилось, тем более что он постоянно бывал в разъездах. Нужно было сейчас же начать работать, что уже само по себе было смелым шагом для женщины ее среды, и своим заработком обеспечить семью.
На помощь пришло великолепное знание европейской литературы и нескольких иностранных языков. Родным языком для нее был французский. Евгения Гарсен стала с успехом переводить произведения Д’Аннунцио и других писателей. Одновременно она начала давать уроки иностранных языков детям, постепенно привлекая к этим занятиям своих сестер, Лору и Габриэль, живших у нее в доме, а впоследствии и свою дочь Маргериту. Вскоре она организовала у