Я в смятении, но это такое смятение, которое предшествует радости и за которым последует головокружительная непрерывная духовная деятельность.
Сейчас, когда я пишу Тебе, я уже убежден в том, что это смятение необходимо. Я выйду из него с новыми силами, с еще неизведанной ясностью цели — и в бой, в сражение, в опасность.
Скажу Тебе, каким оружием я собираюсь защищаться в бою.
Сегодня меня очень обидел один мещанин: он сказал, что я ленив, что у меня ленивые мозги. Это мне полезно. Мне бы каждое утро, просыпаясь, получать такие предостережения. Но нас эти мещане никогда не поймут, они не могут понять жизнь.
О Риме я Тебе ничего не стану рассказывать. Рим сейчас не вокруг меня, а внутри меня, подобный какой-то пугающей драгоценности, оправленной в эти семь холмов, как в семь самовластительных идей. Рим — это оркестровка, в которую я включен, это круг, в который я замыкаюсь и куда вкладываю свою мысль. Его лихорадящая нежность, его трагический ландшафт, его формы, полные красоты и гармонии, — все это принадлежит мне, моему мышлению и моей работе.
Но я не могу выразить в письме ни общего впечатления, которое производит на меня Рим, ни всей той правды, которую я отсюда почерпнул. Я начал новую работу, и с тех пор, как я ее для себя точно определил, каждодневная жизнь приносит мне тысячи новых идей. Ты убежден в необходимости определенного метода и его применения на практике. А я пытаюсь с предельной ясностью определить те правды об искусстве и жизни, которые я нашел рассеянными в красотах Рима. И так как мне открылась внутренняя связь этих правд, я и пытаюсь ее обнажить, чтобы потом заново воссоздать ее конструкцию, так сказать, ее метафизическую архитектуру и таким образом прийти к своей собственной правде о жизни, красоте и искусстве.
Прощай. Напиши мне о Твоих делах, как я пишу Тебе о своих. Разве смысл дружбы не в обоюдном желании притягивать к себе и указывать путь, не в готовности быть до конца искренним, как перед самим собой?
Прощай.
4
Милый Оскар,
Ты обещал прислать мне дневник, который ведешь с тех пор, как мы расстались. Жду его с нетерпением. Я своего обещания выполнить не могу по той простой причине, что никакого дневника не веду. И не только потому, что пока еще ни одно внешнее событие не проникло в мою жизнь, но и потому, что я убежден, что внутреннее содержание души не переводится на бумагу, пока оно сохраняет свою власть над нами. К чему писать, пока еще продолжаешь чувствовать? Ведь пока все это лишь необходимые ступени развития, которые мы должны пройти, но смысл которых заключается только в конечной цели. Поверь мне, только творение, достигшее вершины и несущее на себе отпечаток каждой пройденной ступени развития, достойно быть выражено, быть переведено на бумагу. Сила воздействия и сама необходимость писания как раз в том и состоит, что писание дает возможность не только выразить идею, но и отделить ее от высказавшего ее индивидуума, оставляя свободный путь для того, что не может или не должно быть высказано. Любое крупное произведение искусства следовало бы рассматривать как всякое другое произведение природы. Сперва его надо рассматривать в его эстетической сущности, а потом, минуя этапы его развития и тайну его сотворения, следует думать о том, что волновало и увлекало в нем самого творца. Впрочем, это чистый догматизм.
Почему же Ты мне не пишешь? И как поживают Твои картины? Описание одной из них я читал в «Коррьере». Я пока еще не могу сесть за мольберт. Приходится жить в гостинице. Сам понимаешь, к живописи приступать невозможно. Впрочем, работаю я здесь много — внутренне, и вглядываясь в природу. Думаю, что придется переменить местожительство: варварское нашествие туристов и дачников мешает какой бы то ни было духовной сосредоточенности, которая как раз теперь была бы мне нужнее всего. Собираюсь в австрийский Тироль. Домашним пока об этом не рассказывай. Пиши мне по адресу: Мизурина, отель «Мизурина». Прощай. Напиши и пришли обещанное.
Постоянное созерцание ландшафта альпийской природы, кажется, приведет меня к одной из самых значительных внутренних перемен. Хотелось бы мне с Тобой поговорить о том, какая большая существует разница в произведениях художников, которые больше общались, сливались с природой, и тех, которые ищут вдохновения у себя в мастерской и хотят стать художниками в цитаделях самого искусства.
Весело у вас в Ливорно?
5
[Венеция]
Милый Оскар,
второе Твое письмо получил; очень жаль, что первое, по-видимому, пропало. Я чувствую Твою боль и Твое недоверие, но скорее в тоне Твоего письма, чем в самом признании, которое Ты мне делаешь. Я приблизительно уловил главную причину и, можешь мне поверить, испытал и испытываю от этого искреннюю боль. Правда, я еще не знаю более точных и непосредственных причин. Но мне понятно, что их было достаточно, чтобы вызвать в Твоей благородной душе скорбное презрение, что Ты отстранил от себя свое законное право на жизнь и радость, избрав своим уделом недоверие.
Ты создан для деятельной жизни, для радости. Мы — извини мне это «мы» — имеем права, отличные от других, ибо и наши потребности иные; мораль наша иная, это нужно помнить и говорить об этом прямо… Твой подлинный долг — спасти свою мечту. Красота ведь тоже имеет свои тяжкие обязательства. Но эти обязательства стимулируют самые прекрасные усилия души. Каждое преодоленное препятствие отмечает укрепление нашей воли, содействуя необходимому обновлению, является шагом вперед в наших стремлениях. Необходимо создать священный культ — говорю это тебе и себе — всего того, что может возбуждать и поощрять твои духовные силы (intelligenza). Старайся всегда возбуждать эти плодоносные стимулы и никогда не давай им угаснуть, ибо только они способны приблизить наш разум к максимальной творческой мощи. За них мы должны биться. Разве можем мы замкнуть себя в круг их тесной морали? Отринь эту мораль, преодолевай ее. Человек, неспособный усилием воли высвобождать все новые желания, все новые индивидуальности в себе, для постоянного самоутверждения, неспособный разрушать старое, прогнившее — не достоин называться человеком. Это мещанин, фармацевт, словом, назови его как угодно! Ты страдаешь, и у тебя есть на то причины. А что, если бы Тебе удалось обратить свое страдание в стимул, вновь омолаживающий, поднимающий еще выше Твой