– Куда я поеду… С моими-то ногами, да еще одна, – отказывалась Евдокия Федоровна. – Вот если бы с тобой…
– Мне, мама, нельзя. Дела в городе, – говорила Клава, не в силах признаться матери, что ее, так же, как и Лелю, вскоре могут призвать в армию.
– Я подожду… – соглашалась Евдокия Федоровна. – Жить еще можно. Управляйся со своими делами…
Как-то вечером, когда Клава находилась в школе, ей сообщили, что ее хочет видеть отец Саши Бондарина. Клава вышла на улицу. Опираясь на палку, навстречу ей шагнул пожилой грузный мужчина.
– Хочу с вами насчет Саши поговорить, – сказал старший Бондарин.
Клава не удивилась: родители частенько останавливали ее на улицах или заходили в школу, чтобы посоветоваться о своих ребятах.
– Слушаю, Иван Сергеевич.
Бондарин заговорил о там, что его Саша вот уж девятые сутки ночует в школе, дома почти не бывает и считает себя мобилизованным, бойцом истребительного батальона. А дома у них больная мать, и ее надо вывезти из города. Но без провожатого больная мать выехать, конечно, не может.
– Посодействуйте, Клаша, повлияйте на сына. Пусть с матерью едет: за лей уход 1гужен… и на руках поднести потребуется.
– А сами вы с Сашей говорили?
– Начинал. Только парень слушать ничего не хочет: «Не могу, я мобилизованный, боец-истребитель».
– Но он ведь действительно мобилизован, – подтвердила Клава. – Как комсомолец.
– Понимаю… сам добровольцем на гражданской был, – вздохнул Иван Сергеевич. – И Саша никуда от армии не денется. Но сейчас и о матери надо подумать.
– Хорошо… Я поговорю, – согласилась Клава.
Вернувшись в школу, она отыскала
Сашу Бондарина и передала ему разговор с отцом.
– Так и знал, – с досадой сказал Саша. – Я же ему сколько раз объяснял: не могу уехать. А он опять за свое… Ребята – в батальоне, Федька Сушков – в военном училище, а я в тыл забирайся. Ну уж, нет…
– А как же мама? – напомнила Клава.
Саша нахмурился: с матерью действительно положение тяжелое.
– А, если так, – подумав, заговорил он, – пусть с матерью отец уезжает. Он инвалид, возраст у него непризывной. А я здесь останусь… Отец и твою маму может захватить.
Сашино предложение показалось Клаве заманчивым, и она решила переговорить с Иваном Сергеевичем.
С утра за Великой усилилась орудийная канонада, и первые снаряды упали на окраину города.
Клава побежала к Ивану Сергеевичу. Дома его не было, он ушел на работу. Тогда Клава отправилась в заречный продмаг, которым заведовал Сашин отец. Магазин был открыт, и за прилавком стоял сам Иван Сергеевич.
– Вот, один остался, – растерянно признался он. – Все мои продавцы сбежали… И покупателей никого.
– Какая уж теперь торговля, – сказала Клапа. – Весь город снимается… Слышите, немцы из орудий бьют. Уезжайте и вы.
Иван Сергеевич окинул взглядом полки, заставленные пачками сахару, соли, крупы, бутылками с вином.
– Команды нет, – хрипло выговорил он. – Куда я все это добро подеваю?…Пятнадцать лет в кооперации служу. На копейку просчета не имел. И вдруг бросить все псу под хвост. Что потом про Бондарина скажут… Нет, не могу… Совесть не позволяет.
Клава с невольным уважением взглянула на грузного, одутловатого, с взмокшей лысиной Ивана Сергеевича. Сколько иронических замечаний, шуток, а порой и злых насмешек пришлось перенести Саше Бондарину по поводу того, что его отец – кооператор, продавец. А вот он, оказывается, какой продавец!
– Вы, Иван Сергеевич, команды ждете, с дисциплиной считаетесь, – заговорила Клава. – А от Саши требуете, чтобы он из города уезжал. А ведь ему тоже команды нет… – И она принялась уговаривать Ивана Сергеевича увезти из города свою больную жену и заодно захватить ее мать,
– Вот оно как, – удивился Иван Сергеевич. – Значит, вы, молодежь, за нас все уже решили. Тогда вот что… постой тут за прилавком, я до потребсоюза сбегаю… Чего там наше начальство не чухается…
– Я… за прилавком?! – опешила Клава. – Ни в жизнь не торговала.
– А ты не торгуй… Побудь только, присмотри. Я в момент управлюсь. – Иван Сергеевич скинул белый халат, поспешно вышел из магазина.
Усмехаясь столь неожиданному поручению, Клаша прошла за прилавок, оглядела лари с крупой, мешки с сахаром, бидоны с льняным маслом. Сколько же добра может пропасть!
Неожиданно в магазин ввалился высокий узколицый парень с раздвоенной заячьей губой. Это был Тимошка Рыжиков, первый здешний дебошир и гуляка. За какие-то темные махинации в сапожной артели он был осужден на пять лет тюрьмы и, вернувшись в Остров, занимался тем, что тайно спекулировал на базаре рижскими модными туфлями и отрезами на костюмы. Сейчас он был уже навеселе.
– Назарова! Клава! – осклабился он, наваливаясь па прилавок. – Бутончик мой, огонек! Ты что это, в торговую сеть перешла? Одобряю, губа у тебя не дура: работенка, как говорят, не пыльная, да калымная…
– Не торгую… И вообще, магазин закрыт! – с нескрываемой неприязнью ответила Клаша.
– Ну, нет… раз за прилавком стоишь, обязана обслужить. Пять бутылок шнапсу Рыжикову…
– Чего? – не поняла Клава.
– Шнапсу, говорю. Не понимаешь? Ничего, немец придет, обучишься ихний диалехт понимать.
– Немец придет! – Клава в упор посмотрела на Рыжиков а. – Уж ты не встречать ли его собрался?
– А почему бы и нет, – нагловато ухмыльнулся Рыжиков. – Они наш шнапс вот как обожают. Давай, давай белую головку, – и он, перегнувшись через прилавок, потянулся за бутылкой.
– Не смей! – вскрикнула Клава. – Здесь для тебя шнапса нет.
– Ну-ну! – Рыжиков угрожающе попел плечами и двинулся за прилавок. – Могу и сам взять. По дешевке. Теперь все равно кооперации хана…
– Ах ты, гнида! – выругалась Клава. – Уже и мародерствует! – Не помня себя, она схватила двухкилограммовую гирю и двинулась на парня. – Вон отсюда!…
В глазах Рыжикова блеснул недобрый огонек. Но не успел он ничего сказать, как послышались голоса, и на пороге магазина показался Бондарин.
Рыжиков поспешил выскользнуть за дверь.
– Что у вас тут? – недоумевая, спросил Иван Сергеевич.
– Шнапса ему захотелось… для немцев, – с трудом переводя дыхание, пробормотала Клава. – Я бы ему показала шнапс.
– Эге! Воронье уже закружилось, – догадался Бондарин и, отобрав у Клавы из рук гирю, заглянул ей в лицо