И, быть может, уже завтра… я наконец-то перестану чувствовать, будто всё хорошее в моей жизни было с ним.
— Так ты надолго вернулась? — интересуется Кира осторожно, ковыряя вилкой салат.
Я едва улыбаюсь.
— Пока мама не встанет на ноги. А дальше… не знаю.
Стараюсь говорить спокойно
И тут я чувствую: спина горит. Не нужно даже оборачиваться — мужской взгляд. Слишком пристально. Слишком навязчиво. Я знаю, как он умеет смотреть. Раньше я таяла от этих глаз. Теперь — хочу, чтобы он захлебнулся ими.
Конечно это…
— Эрик! Точно Эрик! Агата, — тихо говорит Кира, — а он изменился, возмужал, приоделся, щетину отпустил! Я даже не сразу его узнала.
Она внимательнее рассматривает его.
— Но что в нем не изменилось, он также пожирает тебя глазами, как и раньше! — шипит Кира, — сидит с Барби за столом, а глаза на тебе. Господи, зачем он с этой куклой сюда приперся? Когда он вернулся в город, ты знаешь? Да он в тебе сейчас дыру прожжет. — не унимается подруга.
Я не оборачиваюсь. Пусть делает что хочет, только вдали от меня. Я сама ощущаю его острый взгляд, будто ищет во мне хоть что-то — трещину, дрожь, след поражения.
Не дождётся.
— Сидит с бокалом, делает вид, что слушает свою идеальную девушку, но глаза цепляются за тебя, — довольно ухмыляется она.
Я киваю подруге и чуть откидываюсь на спинку кресла, беру бокал с водой в руки.
Кира всегда была недовольна моим выбором мужчины. Еще на первом курсе, когда я выходила за него замуж, она говорила, что он мне не пара. Отец его — алкоголик. Мать — известная скандалистка, развелась с ним и одна воспитывала троих детей. У Эрика подрастали две сестры, Кира их называла «нахлебницами» и не понимала зачем мне это проблемное семейство.
А я его любила, страстно, всей душой. Как я могла отказаться от мужчины всей моей жизни? Я верила, что вместе мы все преодолеем, что наша любовь все проблемы переборет. И бедность его семьи в том числе.
Усмехаюсь, вспоминая какой я была наивной тогда.
Чувствую: за соседним столиком мужчина снова смотрит на меня.
Он — новый, незнакомый. Лет под сорок, дорогой пиджак, руки загорелые, глаза спокойные. Он заинтересовался мной.
И мне, чёрт возьми, приятно.
Я ловлю его взгляд. На секунду, ну может дольше, улыбаюсь и отворачиваюсь, как будто это ничего не значит. Но внутри что-то приятно тянется. Живое.
И тут — снова Эрик. Его стул поскрипывает, он поворачивается. Я краем глаза замечаю, как напрягаются его челюсти. Как его пальцы резко ставят бокал на стол.
Как он что-то резко шепчет своей спутнице, не отрывая от меня взгляда.
— Ты его до сих пор волнуешь, — продолжает Кира, наклоняясь ко мне. — Видела бы ты его лицо, когда ты улыбнулась мужчине за соседним столиком.
Я усмехаюсь.
— Пусть подавится. В этот раз все по-другому.
Но на самом деле… я чувствую, как он злится. Он бесится. Думаю, потому что я не сломана. Или потому, что кто-то другой видит во мне женщину, достойную внимания. Или потому, что я не отвернулась в слезах, и не ушла раньше.
И не он причина этого света в моих глазах.
Я снова смотрю на Эрика. И на этот раз — прямо. С холодной, почти ленивой улыбкой.
Он напрягается. Смотрит в ответ так же прямо. Только резко делает глоток из бокала, выдавая свою нервозность.
Я поднимаю свой и, не сводя с него взгляда, чуть наклоняю его в приветствии.
Медленно. Уверенно.
И отпиваю.
Мужчина за соседним столом улыбается. Он явно всё понял. И теперь не сводит с меня глаз.
А я… я впервые за долгое время чувствую себя свободной.
Пусть это будет всего лишь вечер. Пусть завтра опять нахлынет боль.
Но сейчас я не тень. Я — женщина, ради которой кто-то готов забыть обо всех остальных.
И если Эрику это режет глаза — пусть. Теперь его очередь смотреть, как я ухожу.
Глава 4
— Агата, — тихо говорит Кира, — Эрик, он изменился, возмужал, щетину отпустил! Я даже не сразу его узнала. Но что в нем не изменилось, он также пожирает тебя глазами, как и раньше!
Кира говорит что-то еще — я почти не слышу. Слышу только собственный пульс. Он будто стучит прямо в висках. Я медленно ставлю бокал на стол, чуть задевая край, и он звенит, как колокол в тишине.
Эрик всё ещё смотрит. Вижу, как его спутница говорит, оживлённо жестикулирует, смеётся. А он — будто камень. Ни одной искры в ответ. Только злость — глухая, тяжёлая, вязкая, как болотная вода.
Я слишком хорошо его знаю. Знаю, как он замирает, когда что-то не под контролем. Как хрустит суставами на пальцах, когда сдерживается. Он злится. Он ревнует.
И это… черт побери, приятно.
Пусть почувствует. Хоть сотую долю того, что прожила я, когда он меня бросил.
А теперь я здесь. Взрослая и сильная. И с красной помадой, которую он всегда ненавидел.
— Хочешь его добить? — шепчет Кира, склоняясь ко мне ближе.
— Чем? Улыбкой?
— Не знаю, может танцем с мужчиной за соседним столиком.
Я поворачиваюсь к ней с приподнятой бровью, но не успеваю ответить.
Эрик поднимается и вновь подходит прямо к нашему столику.
Тяжёлые шаги. Тот самый взгляд, от которого у меня когда-то пересыхало горло. Только теперь — нет.
— Привет еще раз, Агата, — говорит он, почти ровно, но я чувствую — голос ему подводит.
Я поднимаю глаза. И улыбаюсь. Без теплоты. Смертельно вежливо.
— Привет, Эрик.
Он переводит взгляд на Киру, кивает, и снова на меня.
— И давно ты вернулась? Чем занимаешься
— Достаточно. — Я облокачиваюсь на стол, будто неторопливо. Но внутри — как струна. — Что-то случилось?
Он будто запинается. Первый раз вижу его неуверенным.
— Ты… хорошо выглядишь.
Смех Киры звучит, как выстрел. Я не сдерживаюсь, улыбаюсь шире. В голосе — лёд:
— Спасибо. Свобода благотворно влияет.
Он щурится. Я вижу, как внутри него что-то вспыхивает, как будто слова вонзаются. Но он глотает это.
— Кто твой… — он косится в сторону соседнего стола, — знакомый?
Ах. Вот оно.
— Почему интересуешься?
Он сжимает челюсть.
— Просто… непривычно видеть тебя вот так.
— Как?
— Холодной. Чужой.
— Я давно