— Останься, — говорит он шёпотом. — Не потому, что я ранен. Потому что мне нужно, чтобы ты была рядом. Я обещаю — никакого давления. Не буду навязываться. Просто позволь быть рядом. Я исправлю то, что можно исправить.
Я смотрю на него и вижу мужчину, не идеального, но истинного; того, кого люблю, того, кто в прошлом ошибался и слабел, но сейчас стоит передо мной с открытой просьбой. Выбор передо мной: встать рядом и разделить с ним эту битву или снова бежать в одиночество.
Дыхание замирает, в груди — странная смесь усталости и решимости. Я делаю вдох и, чуя, как сердце дрожит от ожидания и страха, шепчу:
— Хорошо.
Он кивает, и губы его касаются моих в коротком, бережном поцелуе. В этом поцелуе нет наигранной страсти — только неумелое, человеческое желание силы и утешения.
— Прости, не смог сдержаться, — тихо добавляет он. — Я слаб. Ты — моя сила.
И не сдерживаясь прижимает меня чуть сильнее.
Глава 46
Я делаю перевязки Эрику каждый день, дважды — утром и вечером. Сначала руки дрожат: рана оказалась гораздо серьёзнее, чем я ожидала. Левое плечо — пробитое, сшитое толстыми нитками, вокруг синяки и следы свежих повязок. Я осторожно снимаю бинты, стараясь не причинить ему боль, и каждый раз вижу, как он терпит, стискивая зубы, но ни звука не издаёт.
— Ты бы мог вызвать медсестру, — шепчу я, не поднимая глаз. — Зачем я?
Он усмехается, тихо, почти зло.
— Потому что я хочу видеть тебя рядом, Агата. И потому что никому другому я не доверю спину.
Его слова обжигают сильнее, чем запах антисептика. Я не отвечаю. Просто молча прикладываю стерильные салфетки. Но внутри всё время пульсирует мысль: а что если тогда, в кабинете Князева, он не выжил бы?
Позже, сидя в кресле, Эрик рассказывает. Говорит хрипловато, как будто заново проживает каждую секунду.
— Когда Князев понял, что мы его подставили, у него в глазах что-то промелькнуло. — Он жестом показывает, как тот схватил пистолет. — Первый выстрел — в плечо. Второй — мимо. Третий… — Эрик замолкает, и на лице проступает тень. — Если бы не люди в масках, всё закончилось бы там.
Я замираю. Внутри всё холодеет.
— Он мог тебя убить.
— Хотел, — спокойно отвечает Эрик. — И ещё пообещал, что из тюрьмы достанет меня и уничтожит.
Я закрываю глаза, и в груди поднимается холодная волна. Мне страшно. Не за себя — за него.
— И ты говоришь об этом так спокойно? — мой голос дрожит. — Эрик, он не просто угрожал. Он стрелял в тебя. И его угрозы — н пустой звук, я уверена.
Он берёт мою руку, удерживая её, не позволяя выдернуть. Его пальцы крепкие, уверенные, и это безумно злит.
— Потому что бояться сейчас — значит проиграть, — отвечает он тихо, но твёрдо. — А я не проиграю. Нет. Не тогда, когда наконец обрел тебя вновь.
Я замираю, время будто остановилось. Я смотрю на него, и не в силах больше сдерживаться обнимаю крепко. Я не хочу его терять! Не хочу чтобы на него покушались или угрожали!
На третий день его пребывания дома я вижу, как он готовится к чему-то важному. В гостиной ставят папки, ноутбук, какие-то диктофоны. Эрик сказал, что ждёт прокурора. Я не вмешиваюсь, держусь в стороне, но когда дверь открывается и на пороге появляется мужчина, я едва не роняю чашку с чаем.
Николай Петрович.
Я узнаю его сразу — хоть он и сильно изменился. Лицо осунулось, кожа стала серой, глаза потускнели. За десять лет он постарел вдвое. Он тоже узнаёт меня. Секунду смотрит так, будто призрак из прошлого вошёл в дом.
— Агата?.. — произносит он наконец.
Я киваю, и в горле пересыхает. У меня всё внутри падает в пропасть.
Я киваю, заставляя себя держаться.
— Здравствуйте, Николай Петрович.
Он смотрит то на меня, то на Эрика, и в этом взгляде слишком много догадок.
Эрик делает шаг вперёд. Его голос деловой, холодный:
— Николай Петрович, рад, что вы нашли время. Дело срочное.
Пока они говорят о документах, о показаниях, о том, что к делу прикрепят ещё и факт покушения, я стою у окна и изо всех сил стараюсь не вмешиваться. Но я чувствую на себе взгляд Николая Петровича. Его глаза то и дело скользят ко мне, будто он никак не может свести концы с концами.
Эрик говорит о Князеве:
— Мы собрали достаточно доказательств. Есть запись передачи денег, есть попытка покушения. Вы должны помочь, чтобы дело довели до конца. Этот человек должен сесть.
Николай Петрович кивает, его лицо хмурится:
— Дело серьёзное. Я займусь. Но ты понимаешь, Эрик, он не из тех, кто сдаётся просто так. У него связи. Если сказал, что достанет тебя из тюрьмы — значит, попробует.
Я вижу, как у Эрика напрягается челюсть. Его глаза становятся холодными, как сталь. — Пусть попробует. Я не дам ему забрать то, что мне дорого.
Он бросает на меня взгляд, и я вздрагиваю.
После делового разговора остаётся странная тишина. Эрик вдруг предлагает: — Останьтесь на ужин. Нам есть что обсудить.
И мы ужинаем все вместе. Стол сервирован, сестры Эрика стараются поддерживать беседу, но в воздухе — напряжение. И вдруг Эрик спокойно, будто, между прочим, произносит:
— Николай Петрович, вы, наверное, уже поняли, что мы с Агатой знакомы давно, и даже были женаты.
Я чуть не роняю вилку. Внутри всё сжимается — зачем он сказал это сейчас, за столом?
Николай Петрович застывает, его взгляд становится тяжелым, испытующим.
— Так вот оно что… — тихо произносит он.
Эрик спокойно кивает.
— Да. У нас была семья.
Я чувствую, как сердце грохочет в ушах. Николай Петрович переводит взгляд на меня, и в его глазах вдруг появляется понимание. Глубокое, почти болезненное. Он складывает ладони на столе, медленно кивает, словно складывая воедино все недостающие куски.
— Теперь многое ясно, — произносит он тихо. — Очень многое.
Мне становится жарко, будто меня разоблачили. Я отвожу взгляд, но внутри знаю: он всё понял. И про то, кто отец моего сына Назара, он тоже догадался.
Я чувствую, как кровь отхлынула от лица. Хочется встать и уйти, но