А еще, я прекрасно помню, что когда рассказывала свое прошлое Эрику, упоминала имя Николая Петровича. Уж не специально ли он позвал именно его, чтобы дать понять, что я принадлежу только ему, Эрику?
Глава 47
Когда ужин заканчивается, Изольда с Марикой начинают собирать со стола. Тимур уходит звонить кому-то в кабинет, а Эрик ненадолго поднимается наверх — ему нужна новая повязка. Я собираюсь помочь девочкам, но вдруг чувствую: кто-то стоит рядом.
— Агата, — голос Николая Петровича звучит негромко, но твёрдо.
Я оборачиваюсь. Его глаза — усталые, тёмные, будто прожившие тысячу лет. В них нет осуждения, но есть вопрос, слишком прямой, чтобы от него уйти.
— Можно на пару слов?
Я киваю. Мы выходим в гостиную, туда, где мягкий свет лампы делает комнату почти интимной. Слышу, как за стеной гремят тарелки, а здесь тишина вязнет между нами.
Николай Петрович медлит, но потом, будто решившись, говорит:
— Твой мальчик… Назар… — он произносит имя осторожно, словно пробует его на вкус. — Он ведь от Эрика, верно?
У меня сжимается сердце. Я хотела ответить сразу, но голос предательски ломается.
— Вы правильно догадались…
Он чуть усмехается — устало, горько.
— Я не дурак, Агата. Я видел, как ты на него смотришь. И как он на тебя. А теперь, когда услышал, что вы были мужем и женой… всё стало на свои места.
Я прикусываю губу, ногти впиваются в ладони. Перед глазами вспыхивают картинки: Назар в детской кроватке, его улыбка, его маленькие пальчики, его дыхание во сне.
— Да, — шепчу я, еле слышно. — Назар — сын Эрика.
Николай Петрович долго смотрит на меня. Потом садится в кресло и обхватывает голову руками.
— Господи… — выдыхает он. — А он… он знает?
Я киваю. Внутри всё сжимается в тугой ком.
— Да, я ему все рассказала. Совсем недавно…
— Почему? — в его голосе не обвинение, а боль. — Почему ты ему не сказала раньше? Тогда, десять лет назад.
Я резко отворачиваюсь, слёзы подступают к глазам.
— Потому что он тогда… он не пришёл за мной. Он не отвечал на письма. Мне сказали, что он был с другой. — Слова срываются, горькие, будто ржавые ножи. — Я решила, что всё кончено. Что я одна. И что ребёнок будет только мой.
Тишина давит. Я боюсь обернуться — боюсь увидеть в глазах Николая Петровича осуждение. Но когда наконец поднимаю взгляд, вижу в них не гнев. Там печаль. И понимание.
— Знаешь, — говорит он медленно, — сколько бы я ни видел в жизни, некоторые вещи всё равно больно слышать. Но я рад, что теперь знаю правду.
Он медленно поднимается, словно каждое движение даётся ему с трудом. Его ладонь ложится мне на плечо — тёплая, но дрожащая. Я чувствую, как это дрожание отдаётся в моём теле, будто предупреждение перед тем, что я услышу.
— Агата… — его голос низкий, усталый.— Наверное это судьба, что именно меня назначили на это дело, и я встретил тебя. Ведь мне есть что тебе сказать. Тогда вы уехали с матерью, ни сказав мне ни слово. Мою гордость это задело. Но сейчас, я просто обязан тебе признаться.
Я нахмуриваюсь, сердце сжимается.
— Признаться в чем?..
Николай Петрович отводит взгляд, будто боится встретиться со мной глазами. Его плечи опускаются, и он начинает говорить, почти шепотом:
— Агата, тогда, я был ослеплен любовью к тебе, я хотел быть с тобой. А ты не отпускала мысли о сыне, постоянно ждала от меня новостей. Я понимал, что пока ты не успокоишься, меня к себе не подпустишь, ведь все твои мысли были только о ребенке.
В груди холодеет. Я уже не дышу, жду продолжения
— К чему вы это все говорите? — мой голос звучит глухо, настороженно.
Он резко поднимает глаза — полные боли.
— Агата, я… солгал тебе тогда. Назар… твой Назар… — он глотает слова. — Его не было в той могиле, вместе с детьми той женщины. Я сам сказал тебе, что он там, чтобы ты прекратила поиски. Чтобы ты перестала ждать невозможного.
Воздух вырывается из моих лёгких. Комната кружится.
— Что?.. — шепчу я. — Что вы сказали?
— Прости меня, — он закрывает лицо рукой, пальцы дрожат. — Господь покарал меня за это. Я неизлечимо болен… рак. Мне дали максимум год. Я не пойду под нож, не буду бороться — хочу провести время с семьёй. У меня сын, ему пять. Но я не могу уйти, не сказав тебе. Твой Назар… его там точно не было. Я солгал тебе, чтобы ты прекратила поиски и успокоилась.
Слова бьют в меня, как молот. Я отступаю назад, ноги подкашиваются.
— Нет… нет… — я хватаюсь за спинку кресла. — Вы хотите сказать… что мой сын… где-то живой⁈
— Я уверен, — произносит он глухо. — В той могиле были только чужие дети. Назар не был похоронен там.
И вдруг рядом оказывается Эрик. Он словно вырос из тени. Его рука обхватывает мои плечи, крепко, уверенно, не давая мне рухнуть на пол. Я прижимаюсь к нему всем телом, благодарная за эту опору, потому что мир рушится прямо сейчас.
— Что вы сказали? — голос Эрика холодный, как сталь. — Повторите.
Николай Петрович бледнеет, слова застревают у него в горле. Ему явно было легче признаться слабой женщине, раздавленной прошлым, чем теперь — говорить это Эрику, богатому, сильному и опасному мужчине, который одним звонком способен сломать его жизнь и судьбу его семьи.
— Там… — прокурор выдыхает, — там были только дети той женщины, что сошла с ума. Назара там не было. И ещё… я искал того доктора, который отправил тебя, Агата, на анализы тогда, в тот день. Но он внезапно исчез. Словно испарился. Последние его следы я нашёл в столице, он устроился там работать. Но когда я вышел на его след… ты уже уехала. И я не стал продолжать.
Мир внутри меня раскалывается пополам. Всё, во что я верила столько лет, оказывается ложью. Назар… мой мальчик… может быть жив.
Я вцепляюсь в руку Эрика, будто в