Эрик, как и я, с жадностью смотрит на мальчика, с надеждой ища черты сходства.
Тем временем детектив продолжает:
— Жена Кулагина — дочь депутата, — продолжает Громов, и в этом имени есть звериная тяжесть. — Это люди с ресурсами, влиянием. Отобрать ребенка у них — не просто юридическая процедура будет, а политическая операция. Вам придётся действовать осторожно.
Голос падает на нас, как холодная вода. Я ощущаю, как голова кружится. Всё, чем мы жили последние годы, вдруг стыкуется в одну страшную картинку. Я чувствую, как душа разрывается от странного сочетание злости и отчаяния, которое давит ещё сильнее, чем надежда.
Эрик встаёт, ходит вокруг стола, словно тигр в клетке. Его рот сжимается — я вижу, как поднимается в нём импульс действовать, не думая о последствиях.
— Если это мой сын, — говорит он тихо, но каждое слово отдается эхом в кабине, — никто и ничто не помешает мне забрать его. У меня есть деньги, связи, люди. Мы сделаем это законно — или нет.
В его голосе не блеф и не угрозы ради угроз — там холодная уверенность человека, который идёт до конца. И я понимаю: в эту минуту у меня перед глазами уже не только раны прошлого, не только предательство, но и поручительство будущего.
Громов кладёт на стол ещё одну распечатку — первые платежи, контракты клиники, транзакции, которые ведут к авторам, финансистам, фамилиям из списка «покровителей». Он говорит мягко, но твёрдо:
— Мы начнём с документального следа. Найдём, кто оформлял, кто помогал. Если там есть связь с депутатом — это серьёзно, но это и наш шанс. Мы будем действовать аккуратно. Не рывками, а цепочкой: документ — анализ — юридическая операция.
Я сжимаю руку Эрика — его ладонь горячая и твердая. В её прессовании я ощущаю не только обещание, а совместное решение: не прятаться, не страдать в одиночку, а биться за то маленькое сердце, которое, возможно, где-то ждёт меня. Страх не исчезает, но в нём уже прорезается стальная нить решимости.
Мы уходим из кабинета Громова, и на улице неожиданно холоднее. Воздух режет пощёчинами, но в груди светлее — потому что теперь есть план. И даже если впереди — высокие стены и люди с властью, я чувствую: мы снова не одни. Мы начали идти по следу.
Глава 51
Мы с Эриком возвращаемся домой молча. В машине шум города звучит глухо, как будто всё вокруг стало фоном для одной-единственной мысли: может быть, это Назар.
Я украдкой смотрю на Эрика. Его профиль напряжён, челюсть сжата так, что я боюсь услышать хруст зубов. Он будто отрешён от всего, но пальцы крепко держат мою руку, словно боится, что я исчезну, если отпустит.
Я тоже не нахожу слов. В голове гул: девятилетний мальчик, чужая фамилия, чужая жизнь.
А если это действительно он? Как он рос? Любит ли он этих родителей? Догадывается ли он, что он мой, что я его настоящая мама?
Когда мы заходим в дом, Эрик резко останавливается в прихожей. Его голос звучит низко, с хрипотцой:
— Агата… если это Назар, я клянусь, я верну его тебе. Любой ценой.
Я хочу ответить, но голос предательски дрожит, и я только киваю, пряча лицо у него на груди. Его сердце бьётся часто-часто, как у человека, который тоже боится — но не признается.
На следующий день мы снова встречаемся с Громовым. Его офис кажется ещё более тесным — или это мне так, потому что воздух словно давит. На столе разложены новые бумаги, фотографии.
— Я сделал запрос по транзакциям клиники, — говорит он. — Деньги поступали с офшорных счетов, но цепочку удалось проследить до строительной компании, связанной с депутатом.
Эрик хмурится:
— Значит, как вы и думали, тесть поддерживает их семью.
— Да, — кивает Громов. — Но это значит и другое: вам стоит готовиться, что противник сильный. Он может перекрыть доступ к информации, подключить правоохранителей на свою сторону, замять дело.
Я нервно сжимаю ладони.
— Но ребёнок… — голос срывается, и я едва сдерживаю слёзы. — Если это Назар…
Громов впервые смотрит на меня долго и прямо, без профессиональной холодности.
— Я понимаю вас, Агата. Но вы должны держать голову холодной. Если броситесь с эмоциями — они уничтожат вас раньше, чем вы приблизитесь к мальчику.
Эрик резко отодвигает стул.
— Я не позволю им отнять у неё сына ещё раз.
— Именно поэтому я и говорю, — спокойно парирует Громов. — Мы должны идти шаг за шагом. Сначала официальное подтверждение, ДНК-тест. Для этого нам нужен доступ к ребёнку.
Эти слова звучат как приговор и надежда одновременно. Доступ к ребёнку… чужой дом, охрана.
— Я найду способ, — твёрдо говорит Громов. — Хоть через школу, хоть через врача. Но действовать придётся осторожно. Если семья поймёт, что за ними следят, они могут увезти мальчика за границу.
Меня пронзает холод. Увезут… и тогда всё. Опять потеря. Эрик сразу кладёт ладонь поверх моей.
— Не думай об этом. Я не позволю.
И я понимаю, что он говорит это не только для меня — но и для себя.
Вечером мы сидим в гостиной. Я перебираю фотографии, распечатки, всё, что дал нам Громов. Глаза мальчика смотрят с бумаги — светлые, чужие, но сердце всё равно сжимается.
Эрик подходит, накрывает мои руки своими.
— Завтра я поеду к Громову. Он обещал выйти на школу. Если повезёт — мы получим первое подтверждение. Я киваю, но внутри всё клокочет. Завтра… завтра мы можем узнать правду, которая изменит всё.
— Эрик… а если это не он? — шепчу я, и голос ломается. Он молчит секунду, потом прижимает меня к себе. — Тогда мы будем искать дальше. Но если это он — я не отдам его никому. Ни за деньги, ни за власть, ни за жизнь.
И в его словах я слышу не просто обещание, а клятву, за которую он готов заплатить любой ценой.
Через пару тройку дней нас снова вызывает к себе Громов. Его кабинет кажется холодным, чужим, и запах дешёвого кофе, который стоит на столе, будто режет обоняние. Я надеюсь, я молюсь, чтобы сегодня он скажет: «Да, это Назар». Но