Утро наступает тихо, как будто боится разбудить счастье. Лучи солнца ползут по полу, касаются нашего одеяла. Назар просыпается первым. Он садится, зевает, глаза у него сонные, волосы растрёпанные.
— Доброе утро, мама. Доброе утро, папа, — говорит он с такой серьёзностью, будто произносит важное заклинание.
— Доброе утро, сын, — отвечает Эрик и улыбается.
Я встаю, и Назар сразу хватается за мою руку. Не отпускает, пока мы идём на кухню. Он всё время оглядывается — будто проверяет, что мы всё ещё рядом, что ни я, ни Эрик не исчезнем, как призраки.
На кухне пахнет кофе и тостами. Эрик возится у плиты, а Назар наблюдает за каждым его движением, с восторгом, будто видит волшебника.
— Папа умеет готовить? — удивляется он.
Эрик усмехается:
— Иногда. Когда мама разрешает.
— А ты разрешаешь, мама? — Назар смотрит на меня так серьёзно, что я смеюсь.
— Разрешаю. Только не жечь кухню.
Мы завтракаем втроём. Назар рассказывает, как он играл в футбол, что у него был лучший удар, как однажды спас утёнка из лужи. Слушать его — всё равно что вдыхать весну после долгой метели.
Я ловлю взгляд Эрика и понимаю, что он думает то же самое.
После завтрака мы идём гулять. День ясный, небо чистое, деревья шепчут что-то о прошлом и будущем. Назар бежит вперёд, всё время оборачивается, машет нам рукой.
— Мам, пап, смотрите! — кричит он. — Это же воробей!
Эрик смеётся:
— У нас, оказывается, орнитолог растёт.
— Нет, — отвечает Назар, серьёзно, как взрослый, — я просто всё хочу знать.
Мы идём в парк. На аллеях — золотые листья, воздух пахнет яблоками и влажной землёй. Назар собирает листья, выбирает самые большие, с прожилками, складывает в букет.
— Для гербария, — объясняет. — Учительница просила собрать.
Эрик присаживается рядом, помогает выбрать самые яркие. Я стою чуть поодаль, смотрю на них и чувствую, как сердце сжимается от нежности. Они похожи. Оба упрямые, внимательные, оба двигаются с какой-то внутренней уверенностью, будто знают, что теперь им есть ради кого жить.
— Мам, сфотографируй нас! — кричит Назар.
Я достаю телефон. Они становятся рядом, Эрик кладёт руку сыну на плечо. Назар улыбается широко, счастливо. Щёлк!
Вот он. Мой мир. Всё, что я потеряла и нашла снова.
Когда возвращаемся, Назар засыпает прямо на диване. Его ресницы дрожат, щёки розовые, губы чуть приоткрыты.
Я накрываю его пледом. Эрик стоит рядом, тихо говорит:
— Не могу привыкнуть, что он здесь. Что он наш.
— Привыкнешь. Просто дай себе время.
Он смотрит на меня.
— А ты?
— Я уже привыкла. Я ждала этого слишком долго.
Эрик тянется, берёт мою руку. Мы сидим рядом, молча. За окном идёт лёгкий дождь, по подоконнику стучат капли.
— Ты не представляешь, как я благодарен тебе, — произносит он после долгого молчания. — За то, что не сдалась. Что нашли его. Что простила.
— Я не простила, — говорю тихо. — Я просто выбрала жить дальше. С ним. С тобой.
Он кивает.
— Может, это и есть прощение. — А после добавляет: — Пока Назар спит, я отлучусь ненадолго, — целует меня, а после покидает.
Я не спрашиваю его, куда он, я верю: он скоро вернется к нам.
Глава 58
Эрик стоит у окна, сжимая кулаки. Вены на руках вздуваются, взгляд — холодный, почти нечеловеческий. На столе — разбросанные бумаги, старые фотографии, распечатки писем, документы. Всё, что за последние дни сложилось в страшную, безжалостную картину.
Валентина Аркадьевна входит в комнату. На ней идеальный костюм, жемчужные серьги — всё, как всегда, безупречно. Но Эрик уже не видит в ней ту женщину, которую когда-то называл матерью.
— Ты звал меня? — её голос звучит натянуто спокойно, будто она чувствует опасность.
— Нет, — отвечает он глухо. — Я тебя вызвал. Сядь.
Она морщится, но садится. На лице — раздражение, в глазах — холодная уверенность.
— Что за тон, Эрик? Что происходит?
Он подходит ближе, кладёт перед ней папку.
— Это всё, что ты скрывала. Всё, что разрушило мою жизнь.
Она открывает папку. Сначала не понимает. Потом — замирает.
— Откуда… у тебя это?
— Это неважно. Важно то, что я наконец знаю правду.
Он подходит вплотную, глядя ей прямо в глаза.
— Ты лгала мне. Все эти годы. Развела меня с Агатой. Подсунула мне фальшивые письма, рассказывала, будто она мне изменила. А когда она ждала ребёнка? Ты знала это. Знала и промолчала! Заставила меня уехать, поверить, что Агата бросила меня ради другого.
— Эрик, ты не понимаешь… — начинает она.
— Понимаю! — голос его гремит, и она вздрагивает. — Я прекрасно понимаю, что ты сделала. Ты решила, что Агата мне не пара. Что она недостойная. И ради своей больной гордости ты уничтожила всё, что у меня было!
Она поднимает голову, в голосе звучит холод:
— Я защищала тебя. Она бы разрушила твою жизнь. Она не подходила тебе. Ты бы не достиг этих высот, если бы она была рядом с тобой. Только из-за того, что мой брат хотел поженить вас с его падчерицей, он решился помогать тебе. Они с женой мечтали о внуке, от своей больной дочери. Ты нужен был им, как донор, как отец для их внука, ты же знаешь. Он помог тебе подняться только из-за этого. Тебе просто не повезло, что она умерла до вашей свадьбы, а то ты бы все еще жил в Германии, поднялся бы еще выше и, возможно, был бы с ребенком своим…
— А мой сын от Агаты тоже не подходил⁈ — взрывается он. — Тот ребёнок, который родился от любви, а не от твоих интриг⁈ Ты знала, что он жив. Знала, что он нуждается в операции, но молчала! Девять лет, мать! Девять лет мой сын рос среди чужих людей, а я даже не подозревал, что он существует!
— Эрик… — она теряет уверенность, губы дрожат. — Как это? Он жив? — а после, будто поняв, что сказала, стала оправдываться: — Это всё Агата. Она всё перевернула. Она сама ушла и о ребенке тебе не сказала. Я хотела как лучше, чтобы ты не переживал…
— Замолчи! — он отшвыривает со стола