Рэм опустился на лавочку. Кажется, даже руки сложил на коленях. Послушный мальчик, хороший пес. Если почесать за ухом, задергается задняя лапа. Чесать дедок не стал. Похрустел куриной ножкой, обсосал косточку, бросил в ведро. Один за другим облизал пальцы. Все это в тишине. Даже розовый, в светлом налете язык не чавкнул, когда скрывался в недрах зубастого рта. Эти зубы впечатались в память Рэма – крупные, желтые и крепкие. Такие, чтобы перекусывать косточки. Хрясь. И вместо одной цельной две половинки.
– Такое тут дело, парень, – сказал наконец дедок, обтирая руку о колено. – Уехать ты не успеешь, конечно. Билет тебе без паспорта не дадут. Так что с рейса снимут, ты еще из области не выползешь, по пробкам-то. До выяснения обстоятельств задержат, а там пальчики с сейфа подвезут… Не рассчитал, да?
Рэм не ответил. Даже не дернулся. Просто ухнуло в животе, и вся тяжесть тела осталась в ногах, а голова и плечи стали легкими-легкими, почти невесомыми. Полыми и прозрачными.
Надо же, выследили. Где-то прокололся все-таки. И быстро как… Надо же. Жалко.
– А в СИЗО тебя уму-разуму научат, дружочек мой. Вояку завалить – это тебе не фунт изюму, – продолжил дед. – К тому же папку своего… Н-да… Дела, конечно, не сахар. – Легко поднялся на ноги, глянул на Рэма неодобрительно. – Чего расселся? Пойдем.
Пошли. Переступать неживыми ногами вслед за дедком оказалось возможным, а вот остаться на месте или рвануть в другую сторону – нет. Шли к станции, мимо турникетов, мрачный контролер открыл им проход без лишних слов, взгляда одного хватило. Потом по лестнице и по дорожке сквера. Словом, той дорогой, которой Рэм мог бы сбежать, да не сбежал. Шагал за дедом как на привязи. И все думал: дадут попрощаться с бабкой? Нет, наверное, не дадут. Ну и хорошо, есть шанс, что бабка поутру и не вспомнит, что с ней кто-то жил. Достанет тушенку, вывалит на подоконник, на запах придет новый Маркиз, и начнется еще один бабкин день. Точь-в-точь как предыдущие.
Что ему покоя не светит, Рэм уже понял и принял. Даже не стал спрашивать, куда этот дедок в нарочито потрепанном штатском тащит его по сонным улицам. В приемник, куда еще? Сдавать с рук на руки отцеубийцу, гниду последнюю, суку, что до суда не доживет.
Когда они свернули с дорожки, ведущей к ближайшему отделению, Рэм не удивился – мало ли, может, дедок на другое работает. Но тот уверенно шагал мимо домов и гаражей, уходя все дальше от цивилизации, все ближе к улицам, сплошь состоящим из покосившихся бараков. Рядом с таким, двухэтажным, из темного от копоти дерева, они остановились.
– Курить есть? – спросил дедок.
Рэм кивнул. Потянулся в карман за пачкой. Но дед уже отвернулся, поднялся на носочки и постучал по подоконнику, грустно свисающему с окна на первом этаже. Раздались шаги, отдернулась желтоватая занавеска, но на улицу так никто и не выглянул. У дома росла старая яблонька. В тишине, воцарившейся кругом, было слышно, как покачивается она на ветру и скрипит. Рэм сминал выуженную из пачки сигарету. Дед не оборачивался. Может, если беззвучно попятиться, а потом еще разок и еще, получится убежать?
– Ты чего, как заяц, притих? – бросил через плечо дедок. – Тикáть удумал?
К ногам деда упало зеленое яблочко – самое первое, самое кислое, покатилось по земле. Рэм с трудом сглотнул комок, перекрывший горло, хотел что-то ответить, но не нашел слов.
– Некуда тикáть тебе, парень. Некуда, – вздохнул дедок, задрал голову, осмотрел спешащие по своим делам тучи. – Ну что? Дождя нет, давай тут и присядем.
И зашагал к бревну, служившему здесь, видимо, скамейкой, опустился, скрипнул коленями. Пока он смотрел в сторону, пока говорил что-то, суетливо подергивая плечами, руки в карманы пряча, Рэм еще мог дышать и думать. Редкими вздохами, отрывистыми мыслями, но мог. А потом дедок бросал короткий взгляд – седые жесткие полосы бровей над полынным цветом радужки, и Рэм захлебывался. Вдохом и мыслью.
– Застыл-то чего? В ногах правды нет, – сказал дедок и похлопал по бревну рядом с собой.
Длинные ногти покарябали древесину. Рэм опустился на самый краешек, перенес вес на ноги, чтобы при случае тут же вскочить.
– Да ты кури, хочется небось, – предложил ему дел.
И тут же захотелось курить. До зубного скрежета захотелось. Рэм долго пытался поджечь замочаленную во влажных пальцах сигарету, потом сунул ее обратно в пачку, достал новую. Она быстро затлела от дрожащего огонька зажигалки. Первая затяжка показалась сладкой, как сахарная вата.
– Пальчики ребята мои подотрут, – без предупреждения сказал дед и, не дожидаясь реакции, продолжил: – Если кто там рыть носом землю начнет… Ну, подкинем им ханурика какого-нибудь, скажет, полез вслепую бабок срубить, думал, в отпуске хозяева-то… А они дома. Вот незадача, да?
Дым собрался в легких, надул их, принялся перекрашивать розовое и живое в серое и полынное. Но выдохнуть его не получалось. Рэм весь обернулся в слух. Дедок, неловко скорчившийся на низком бревнышке во дворе барака, продолжал казаться ему вокзальным нищим, но чем больше тот говорил, тем страшнее становилось от его слов.
– Ты сам-то чего полез? За деньгами небось?
Надо было вскочить, разораться, послать деда к черту, убежать в конце концов, но Рэм только кивнул в ответ – опустил голову и поднял. Легкие тут же стали податливыми, выпустили из себя дым. Рэм бросил сигарету под ноги, затоптал.
– Долг – он такой, его отдавать надо, да… – покачал седой головой дедок. – Ты на паренька того зла не держи, его как растили, таким и вырос. Как его там? Славик?
И перевел взгляд от собственных пятнистых рук на Рэма. Будто в холодный омут со стоячей водой окунул. Рот сам собой приоткрылся, язык задвигался, округлились губы.
– Толик, – ответил Рэм, голос звучал глухо и отстраненно, словно через стенку.
– Точно, Толик! – осклабился дед, но глаза его остались ледяными. – У тебя с ним, конечно, дел теперь не будет. Но зла не держи. Разбежались, и ладно.
Желтые занавески снова