Она услышала, как в спальне мужа что-то грохнуло, и в ту же минуту, то ли из-за того, что нарушили ее покой, то ли прошла минутная слабость, подумала: «Боров! Всю жизнь испоганил. Ничего, еще посчитаемся!»
Утром, когда Хай заглянул в спальню жены, она спала, на губах играла злая усмешка, будто жертва наконец-то нашла управу на смертельного врага и теперь предвкушала его муки.
На работе Бакстер просмотрел бумаги, дал кое-какие распоряжения, втянулся в текучку дел и провел время до обеда, ни о чем не думая и чувствуя себя в своей стихии.
Манчини на два дня уехал в командировку. Его отсутствие казалось Бакстеру бесконечным, не с кем словом обмолвиться. Он бодро улыбался сотрудникам, отпускал милые шутки, все как всегда.
Манчини появился внезапно, ворвался, как смерч, кабинет заходил ходуном, дверь хлопнула. Билли стремительно направился к столу. Бакстер самому себе боялся признаться, что ждал появления Билли и боялся; Билли побуждал к действиям, делал отступление невозможным, его ухмылка не оставляла сомнений — что-то придумал.
Билли вспорхнул на край стола, выудил из стакана карандаш, чтобы грызть, когда надо будет сосредоточиться, вывалил на Бакстера самые свежие новости, все-все: про сбыт, про курсы ценных бумаг, про перспективы расширения на внутреннем рынке и возможности экспорта.
Бакстер не слушал, понимал, что Билли и не рассчитывает на внимание, просто хочет приглядеться, оценить настроение товарища, чтобы приступить к главному, из-за чего так блестели его глаза, а руки сновали туда-сюда, стремительно, как у хорошей официантки на раздаче.
— Все работа и работа, — Манчини осадил треп, как лихой наездник скакуна, подмигнул, сделал вид, что внезапно осознал — от него ждут другого, кусанул карандаш, лукаво посмотрел на Бакстера. — Я там развлекся. Чуть-чуть…
Бакстер приподнялся в кресле. Он знал манеру Билли заходить исподволь, приближаться к главному не сразу, а кругами, сужая их от раза к разу все больше. Хаймен улыбнулся, он любил рассказы о похождениях Билли, находил в них то, чего ему самому всегда не хватало: удаль поступка, бесшабашность, запах риска. Всегда удивляло, что такой открытый, понятный Билли, в котором откуда бы взяться каким-то секретам, живет необыкновенной жизнью, полной опасностей, впрочем скорее будоражащих, чем несущих подлинную угрозу, сюрпризов, чувственных радостей и необыкновенных людей, будь то мужчины или женщины.
Бакстер смотрел на друга и ловил себя на том, что вот сейчас он понимает, что такое симпатия одного мужчины к другому, понимает не разумом, а сердцем. Ему хотелось, чтобы Билли, ставший ему братом, больше чем братом, всегда оказывался рядом, всегда говорил, безудержно распаляясь, может и привирая, даже наверняка привирая.
Билли рассказал о чудесном пляже, о купаниях, о добрых и чутких девушках, с которыми так легко, потому что они все понимают: тут как тут, когда нужны, и моментально пропадают, за минуту до того, как станут в тягость; о плавании с маской и ленивых рыбах; о прелестях загара под лучами солнца, с которыми они не так уж часто — увы — сталкиваются, все время находясь под защитой бетонных стен своего узилища.
Билли примолк, облизнул губы, несколько раз крутанул головой, как человек, у которого затекла шея, и выпалил:
— Все это чепуха. Я там кое-что придумал.
Бакстер подошел к двери, проверил, плотно ли прикрыта, крикнул в селектор, чтобы секретарь никого не пускала, предложил выпить. Билли уже носился по кабинету, его ладошки, казалось, вот-вот задымятся, так ожесточенно их тер хозяин.
Бакстер проглотил выпивку сразу. Билли лизал край стакана, растягивая удовольствие.
— Видишь ли, — сказал он, — я обратил внимание на одну штуку на пляже. Там люди сидят в шезлонгах часами. Загорают. Совершенно неподвижно, укрыв голову полотенцем или опустив на самый нос широкополые шляпы или кепки с козырьками длиной в милю. Лица не видно. К ним никто не подходит. Часами. А даже если и подойдут, то ничуть не удивятся, если с ними так и не заговорят. Разморило человека. Естественное дело. Понимаешь?
— Ни черта не понимаю!
Билли подошел к другу, положил руку на плечо, казалось, глаза его кричали: чудило! неужели не понимаешь? эх ты! ничего, слава богу, у тебя есть я, иначе не представляю, чем бы ты кончил. Билли плюхнулся прямо на пол, на ковер по старой студенческой привычке, подпер голову кулаком, склонил чуть набок и посмотрел на Бакстера с сожалением, как смотрят на деревенских дурачков или блаженных.
Бакстер разъярился.
— Кончай выдрючиваться.
Он выбрался из кресла, стянул пиджак, под мышками расплылись пятна пота. Кондиционер работал на славу, значит, Хаймен Бакстер нервничал не на шутку, он всегда потел в таких случаях, и Билли отлично знал это.
— Ладно, — Манчини привстал на локтях. — Чтобы разобраться с Салли, тебе нужно алиби. Устроим все так. Ты отправляешь ее в хороший отель отдохнуть, покупаться. За твой счет, разумеется. Деньков на десять…
— Может, на пять? — Бакстер не сумел скрыть, что в уме тут же прикинул, во что обойдутся пять дней в дорогом отеле, а во что — десять.
Манчини опять посмотрел на него с сожалением: время ли сейчас считать лишние сотни, ну пусть и тысчонку? Бакстер прикусил язык.
Манчини как ни в чем не бывало продолжил:
— Она отдыхает. Купается, бражничает и все такое. В один из дней ты звонишь ей по телефону и говоришь, что приедешь на денек. — Билли замолчал, подумал: — Нет, не годится. Она еще скажет кому-нибудь, что ждет мужа. Лишние люди ничего не должны знать. Давай по-другому. В один из дней ты приходишь на работу, и мы с тобой с самого утра запираемся в твоем кабинете. Совещаемся. Обычное дело. Никто не удивится, на нас только тут все и держится. Ты берешь билет на самолет. Час лета — ты на пляже. Она любит загорать?
— Обожает, — буркнул Бакстер, у него разболелась голова то ли от выпитого, то ли от напряжения, он понимал, что на сей раз Манчини говорит серьезно. Да тот и сам перестал строить рожи, говорил размеренно, продумывая каждое слово.
— Угу, — Манчини вскочил, забегал по комнате. — Я представляю все так. Она загорает в шезлонге, конечно же под самой невероятной шляпой, ей же всегда подай самое-самое. Ты подходить, опускаешься рядом, тихо говоришь: «Салли». Она, может, и взвизгнет самую малость, на пляже шум-гам, никто не обратит внимания. Может, и не будет шуметь. — Манчини снова умолк, что-то прикинул. — Понимаешь, тебе придется попотеть. Вдруг ты притопаешь на пляж, а она с кем-то треплется. Тогда обожди до тех пор, пока ее не оставят в покое. Главное, чтобы, когда ты подойдешь к ней, она была одна.