Бакстер с трудом переваривал услышанное, сжал голову мощными лапами, помогая сказанному уместиться в мозгу.
— А как я выберусь из кабинета?
Манчини, оказалось, продумал все тщательнее, чем предполагал Бакстер:
— У тебя же есть запасная дверь, на черный ход.
— Не пользуюсь, там что-то заклинило, ни разу не открывал.
Манчини потянулся:
— Чудесно. Значит, все знают: дверь неисправна. Что ж, мы с тобой, два инженера, не откроем эту чертову дверь? В два счета. Откроем, а потом так закроем, будто железка с сотворения мира на запоре. Не думай о ерунде.
Что тут важно, чтобы для всех тебя и близко не было, когда с Салли что-то случится. Если бы она отошла в мир иной в вашем доме, когда ты сопишь в соседней спальне, тебе за всю жизнь не отмыться. А так? Никто и копать не станет. Подумаешь, сердце, все привыкли. А если и станут ковырять — я предусмотрел и такой случай, крайний, — у тебя алиби на все сто, даже на двести. Попробуй кто-то что-то доказать, ничегошеньки не выйдет, самый плевый адвокат не оставит камня на камне от такого обвинения.
Вечером Манчини сидел с друзьями. Тихо. Салли приготовила выпивку. Мужчины играли в шахматы. Салли сладко зевала, то и дело выбегала в соседнюю комнату к телефону, говорила шепотом. Бакстер показывал глазами: видишь, говорил же — вздыхатели, как тебе нравится? Звонят прямо домой.
Манчини двигал фигуру и громко приговаривал:
— Чудесная женщина Салли. Одна на миллион. Вот везение.
Бакстер хрипел:
— Брось, услышит. Захвалишь.
— Ничего не услышит, я тихо.
Манчини задумался над очередным ходом.
Салли приготовила эгног. На глазах у мужчин — чтобы наблюдать за игрой — взбила белки, растерла желтки с сахаром, добавила рома из трех разных бутылок и какого-то на удивление пахучего вина, казалось, повеяло ветерком из виноградной давильни.
Бакстер выиграл. Манчини нагнул короля, положил к основанию ферзя-победителя, ониксовая фигура приятно холодила ладонь. Проигравший посмотрел на Салли. Та вскинула голову: всегда волновалась, когда мужчины смотрели ей прямо в глаза.
— Что-то не так? — Салли непринужденно улыбнулась.
— Все так, — Манчини неспешно расставлял фигуры, — показалось, ты устала. Извини, скажу на правах старого друга, что-то цвет лица того, не персик, как всегда.
Бакстер с удовольствием наблюдал, как Манчини подводит Салли к мысли об отдыхе. Главное — не пережать. Но Билли, как всегда, оказался на высоте, увлекся партией и только в самом конце вечера, прощаясь, целуя Салли в лоб, сказал:
— Тебе бы отдохнуть. Ничего, твой тиран перебьется дней десять, потерпит.
Салли взглянула на мужа: а что? поеду? Бакстер пожал плечами, не выразил особого удовольствия и даже пробурчал в адрес Манчини нечто вроде: «Не вноси смуту в семью».
Дверь за Билли захлопнулась. Салли убрала посуду. Раздался телефонный звонок. Она сделала вид, что не слышит. Бакстер кивнул на аппарат. Салли наморщила курносый нос: черт с ним, пусть звонит.
Бакстер догадался: ему демонстрируют добрую волю. Обострять сейчас не стоило. Он устало плюхнулся в кресло, щелкнул переключателем телевизионных программ. Салли кончила возиться на кухне, прошла в гостиную и застыла перед Бакстером — в фартуке, смиренно скрестив руки на груди.
Сама кротость. Бакстер поначалу недоумевал: чего уж ей так заискивать? Деньги у нее свои. Может ехать в любую минуту куда угодно.
Хаймен выбрался из кресла, поставил шахматы на низкий столик. Догадался. Все проще простого. Пока-то они муж и жена, и Салли хочет, чтобы он предложил ей поездку на отдых, это означало бы, что и денежные хлопоты он возьмет на себя.
— Может, Билли прав? — неуверенно спросил Бакстер.
— Может, — Салли пожала плечами, будто потеряв интерес к разговору. Тоже понимала: главное — не пережать. Она даже пошла дальше в своем дипломатическом умении: — Как ты тут без меня останешься?
Бакстеру стоило большого труда не взорваться. Про себя он передразнил жену: как ты тут без меня? Дрянь! Только вчера липла к какому-то мужику. Бакстер понимал, что лучше всего казаться доброжелательным и чуть усталым.
— Поезжай. Отдохни. Нам есть над чем подумать в разлуке.
Он готов был поклясться, что в глазах Салли мелькнуло нечто давно забытое, человеческое, мягкое. Она, скорее всего, увидела их первые встречи, вспомнила ощущения, давно утерянные обоими, и изумилась: как же случалось, что от теплых, пусть и не страстных отношений осталась лишь груда обломков?
Бакстер подумал, что у самых черствых людей бывают минуты раскаяния и что, может, он необоснованно жесток, уготовив Салли страшную судьбу? Тут же неожиданно всплыли слова Манчини о том, что сначала надо побеждать любой ценой, а потом мучиться, копаться в себе, потом, когда заработаны деньги и обеспечено право истязать себя в комфортных условиях, за обильным столом, точно зная запас прочности немалого счета.
На следующее утро Бакстер сообщил Манчини, что отдых — дело решенное и он уже заказал Салли билет на самолет и номер в отеле.
Манчини все продумал до тонкостей, сказал, что сегодня же они поедут к знакомому врачу и тот покажет Бакстеру, как пользоваться шприцем. Бакстер подтвердит то, что Билли уже сказал врачу: мол, у друга больна мать, нужен уход, и Бакстер — чудо, а не сын — хочет научиться оказывать ей первую помощь до приезда врачей.
Урок прошел удачно. Особенно понравилось Бакстеру, что врач убеждал его — шприца ваша мама и не почувствует, так, ощутит скользящее прикосновение, будто муха села и тут же взлетела. Бакстер моментально представил себя такой жирной мухой, которая бежит по телу Салли, впивается ей в горло и перегрызает. Он брезгливо поморщился, врач поинтересовался: в чем дело?
Бакстер смущенно улыбнулся и не стал вдаваться в объяснения. Он подумал, что,