Она ответила через час: «Да. При одном условии — телефон выключаешь. Полностью».
Я: «Вынимаю симку. Хочешь даже выкину или сломаю. Беру только навигатор и кнопку SOS. Лере напишешь, куда едем?»
Она: «Напишу. И выкидывать не стоит. Достаточно простого режима авиа».
Я выдохнул так, словно до этого не дышал.
В субботу в девять ноль две я стоял у подъезда. Машина — без водителя, без “охраны”. На заднем сиденье — плед, термос с чаем, корзина с едой, коробка с сухими дровами “на первую топку”, топор, удочки, фонарики, аптечка. Телефон я выключил заранее и сунул в бардачок, как опасную привычку. Оставил рабочую симку дома. Взял старый кнопочный — только на крайний случай.
Вика вышла в тёплой куртке, в шапке, с рюкзаком. Волосы короткие, глаза ясные. Увидела, что у меня в руках смартфон, усмехнулась:
— Проверку ты прошёл, только если выключил.
— Буду стараться не разочаровывать тебя, — ответил.
Дорога заняла три часа. Мы говорили немного. Я рассказывал смешное про отца — как он выгнал экономку за пресную курицу, она смеялась. Она — про Леру и “шоппинг-терапию”. Молчали — без тяжести. За городом пропала связь совсем. Я почувствовал, как будто с меня снимают тесный воротничок.
Домик был маленький — старый дачный, но ухоженный: одна комната с камином, маленькая кухня, крыльцо, за домом — речка, дальше — ельник. Ключ мне оставил знакомый егерь.
— Красиво, — сказала Вика просто. — И тихо. Очень.
— Да, — кивнул я. — Я… давно хотел тебя увезти сюда.
Я снял куртку, бросил в угол телефон-кнопку — на полку у двери. Сразу пошёл за дровами. Дровосек из меня так себе, но я упрямый. За первые десять минут вспотел, за пятнадцать нашёл нужный ритм. Вика стояла на крыльце, держала кружку и смотрела, как летят щепки.
— Ты умеешь рубить дрова оказывается, — кивнула на небольшую кучу и улыбнулась.
— Я учился. Долго, — признался. — Как и многому другому в последнее время.
Я разжёг камин. Тепло пошло по комнате. В доме запахло смолой и хлебом — я поставил в духовку подогреться лепёшки. Мы готовили ужин вместе. Вика помогала молча — помыла зелень, расставила тарелки. Мы ели, обжигаясь и смеясь над моими “поварскими” привычками. Она отломила кусок лепёшки и сказала:
— Спасибо. Это… очень по-человечески.
После обеда пошли к реке. Лёд ещё не появился, но вода была холодная и чистая. Я предложил удочку — не ради улова. Вика села на валун, я рядом. Забросил. Тишина съела все мои привычные слова. И я вдруг понял, как много в моей жизни было шума. Как громко я жил.
— Можно вопрос? — спросила она.
— Можно всё, — сказал честно.
— Ты правда выключил всё? Или где-то сейчас сидит человек, который мониторит все вместе тебя и стучит кулаком по столу? А чуть что, тебя выдернут.
— Никто не стучит, — ответил. — Я сказал заму: “Если рухнет мир — позвоните кому угодно, но не мне”. И оставил инструкции. Мир не развалится от одних выходных. А я могу.
Она кивнула.
— Страшно отпускать контроль?
— Ужасно, — признался. — Но страшнее держать его, когда там, где надо, пусто.
Мы сидели так близко физически и так далеко во всем остальном. Я впервые за много месяцев молился. Просто и по-детски: “Не дай мне снова всё испортить. Дай ей тепло и тишину. Дай мне ума держать рот закрытым, когда надо”. Речка шуршала как фон молитвы.
К вечеру похолодало. Я нарубил ещё дров, занёс внутрь, сложил аккуратно. Разжёг камин второй раз — теперь умел уверенно. Сварил какао, она смеялась:
— Ты серьёзно привёз какао?
— С маршмеллоу, — показал пакетик. — Я помню твои хотелки из прошлого.
— Ну ты и… — она не договорила, улыбнулась. — Спасибо.
Мы сидели у камина на ковре, пили какао из толстых кружек, смотрели на огонь. Я говорил — не как “политик”, как человек.
— Вика, я не хочу тебя возвращать “как было”. И не хочу словами заделывать раны от прошлого. Я хочу… каждый день делать что-то, что делает твою жизнь легче. Пусть мелкое. Возить, чинить, молчать рядом. Если в какой-то момент ты скажешь “проваливай” — я отступлю. Но не исчезну. Я больше не исчезаю. Я выбрал не уходить. Пусть поздно, пусть спустя боль и сложные времена, но я тут и останусь. Прости если сможешь.
Она молчала, глядя в огонь. В её тишине не было холодности — была проверка. И страх. И я видел его — и от этого берёг каждое слово.
— Я хочу сказать одну вещь, — сказал тихо. — Если когда-нибудь ты скажешь: “Мне нужен не депутат, не политик, а мужик рядом. От ты, который был до всего” — я уйду из политики. Я не держусь за должность, я держусь за тебя. Скажешь — я поставлю точку, уйду. Тебе нужно просто сказать и все. Скажи честно: ты веришь, что я так сделал бы?
Она повернулась, посмотрела долго:
— Не знаю, Тим. Но впервые слышу, что ты это произносишь без злости и серьезно вот так. Это… новое. Это было твоей целью, желанием взлететь на вершину.
— Я правда готов, — кивнул. — Я уже расставил в голове приоритеты и ничего не оказалось важнее тебя и Леры.
— Ты не понимаешь, — она опустила голову, пальцы крутили край пледа, — как больно подпускать. Я не железная. Я каждый раз вспоминаю, как мы сидели дома, и ты сказал “снимай кольцо”. Это как заноза под ногтем — вроде крошечная, а всё время ноет. Я хочу жить спокойно. Я боюсь, что с тобой это снова станет качелями. И я не выдержу.
— Понимаю, — ответил. — И я не прошу “верить”. Прошу “смотреть”. На дела, на поведение, на тишину, между нами. Я выдержу любой тест. Я готов жить на входе, пока ты не позовёшь внутрь. Хоть сколько.
Она усмехнулась криво:
— На коврике у двери?
— Как скажешь. Но хотелось бы с пледом, — улыбнулся. — И с термосом.
Мы долго сидели молча. Огонь потрескивал, дрова оседали. Ночь была густая. В какой-то момент она села ближе