— Это не мой жанр, — сказала я. — Я не умею мстить красиво. Я как подумаю про «с имитировать измену», меня тошнит. Не хочу становиться человеком, которым не хочу быть.
— Но и стелиться не надо, — вставила Лида мягко. — Мой вариант: дать шанс. Осторожный. На длинной дистанции. Без обещаний. Без «мы». Посмотреть, как он справится не с букетами, а с буднями. Заболела — привёз суп и массаж. Попросила — сделал. Не просила — не лез. Три месяца режима «проверка на вшивость».
— Три? — Марина фыркнула. — Дай шесть. Пусть как курс антибиотиков пройдёт.
Мы смеялись, но потом всё стихло. Я честно сказала:
— Я дура. В смысле, я его любила всю жизнь. Кажется, до сих пор где-то люблю. И от этого стыдно и больно. Потому что я же «сильная», «выросла», «живу дальше». А как зажмёт грудь — всё, меня нет. Улавливаете?
— Улавливаем, — Лида придвинула мне тарелку с клубникой. — Нормально это. Сильные тоже люди.
— Сильные — это мы с пиццей ночью, — поправила Марина. — А ты — живая. Это лучше, чем «сильная».
Мы пошли в зал с подносами, устроились на ковре. Пледы, подушки, бокалы на журнальном столике. Марина включила «для фона» какой-то сериал, мы его сразу замьютили.
— Скажи честно, — Лида подтянула колени, — чего ты боишься больше всего?
— Что подпущу — и он снова сбежит. И я опять буду собирать себя по частям. Я не выдержу второго сезона.
— Понимаю, — кивнула она. — Тогда правила нужны чёткие. Как дорожные знаки.
— Какие? — я посмотрела на неё.
— Первое: никаких «сначала как раньше». Это запрет. Второе: любое давление — стоп. Третье: он делает, а не обещает. Четвёртое: ты говоришь «мне плохо» и не прикрываешься «я справлюсь». Пятое: у тебя есть право передумать в любой момент. Без объяснений.
— Шестое: все подарки — через меня, — встряла Марина. — Я приёмный пункт подарков. На шубы у меня аллергия, так что не пропущу.
— Смешно, — сказала я и улыбнулась. — Вы как мама и адвокат.
Марина подняла палец:
— Я — прокурор, детка.
Мы выпили ещё по глотку. Разговор свернул туда, где болит.
— Скажи, — спросила Марина осторожнее, чем обычно, — ты его представляла рядом, когда лечилась?
— Да, — честно ответила. — Я делала вид, что нет. Но да. Иногда сидела в коридоре с капельницей и фантазировала, что он приходит и молчит рядом. Не красивые слова, не «мы справимся», просто молчит. И держит за руку.
— Вот и пусть теперь отрабатывает, — Лида сжала мою ладонь. — Сядет и помолчит.
— И придумает, как зовут ваш базилик, — добавила Марина смеясь. — У растения должно быть имя, чтобы не забывал поливать. Я так часто делаю.
— Его зовут Гена, — сказала я.
— Идеально, — кивнула Марина. — «Тимур, полей Гену» — вот тест на адекватность.
Мы долго перебирали мелочи: кто звонит, кто пишет, кто первый предлагает «давай я отвезу». Я ловила себя на том, что мне смешно и спокойно. Вино грело, но не растворяло мозги.
— Знаешь, в чём ещё твоя сила? — Лида задумчиво теребила край пледа. — Ты не хочешь делать больно в ответ. Это редкость.
— Это и слабость, — бросила Марина. — Иногда надо.
— Нет, — я покачала головой. — Мне хочется жить без этого вкуса во рту. Я устала от горечи. Хочу нормальной еды. Нормальных слов. Нормальных пауз.
Марина вздохнула, подперла щёку кулаком.
— Ладно. Не буду тебя учить гадостям. Но если он хотя бы на миллиметр начнёт старое — я его кастрирую. Скажу, что это терапевтическая процедура.
— Ты — зло, — хохотнула Лида.
— Я — подруга, — гордо поправила она. — А это страшнее.
Часам к двум мы сделали маски, съели половину багета просто руками, обсудили Лидин ремонт, Марининого начальника-идиота и мой план «поехать к морю весной». Потом опять вернулись к главному, но уже мягче — как будто по кругу, но ближе к центру.
— Вы знаете, — сказала я в потолок, — мне понравился наш ужин в темноте. Он не давил. Говорил просто. Как будто… тоже живой.
— Он и есть живой, — Лида пожала плечами. — Взрослый мужик, который накосячил и теперь пытается не сдохнуть один на один с совестью, если она есть.
— А я… — я поискала слово, — я не знаю, хочу ли, чувствую ли его. Наверное, да. Просто по-новому. И это «по-новому» страшит сильнее старого.
— Чувства — это не сувенир, — сказала Марина неожиданно тихо. — Их нельзя поставить обратно в коробку, если упаковку порвали. Надо понять: тебе с этим жить получится? С краем надорванным.
— Пожалуй, — кивнула я.
Мы улеглись: Лида — на диван, Марина — на надувном матрасе. Свет выключили, кухня осталась в полутьме — базилик-Гена отбрасывал смешную тень.
— Вик, — прошептала Лида в темноте, — если утром проснёшься и поймёшь, что не хочешь никого — это нормально.
— Если проснёшься и поймёшь, что хочешь кофе и «доброе утро» от него — тоже нормально, — добавила Марина. — Только пусть без гимнов и без баннеров.
— Без баннеров, — согласилась я.
Я лежала, слушала их ровное дыхание и думала: «Я не железная и не святая. Я просто живу». Страшно подпускать — да. Страшно отталкивать — тоже. Но у меня есть право быть осторожной. И право на свои темпы. И две женщины на полу в гостиной, которые будут со мной, если я сверну не туда.
Перед тем как уснуть, я заметку в голове оставила сама себе, совсем коротко: Жить, не мстить, правила Лиды хороши, Марину подпускать к Тимуру только с намордником. Себя — беречь.
И стало легче. На какое-то время.
ГЛАВА 19
ГЛАВА 19
Я хотел свернуть для неё весь мир. Был готов к ногам ее все положить после того, что совершил — и наконец понял, что мир ей не нужен. Ей нужен покой.
Я написал короткое сообщение:
«На выходных могу увезти тебя туда, где тихо. Без людей, без связи, без моих дел. Маленький домик в горах, камин,