– Сегодня я могу переночевать в сарае.
– Что? Нет, Джек, – твердо сказала Мирин, вставая у него на пути. – Ты можешь занять свою старую комнату.
– Но теперь она принадлежит Фрей.
Фрей – его младшей сестре, чье существование Мирин скрывала от него все это время. Он стиснул зубы. Ладонь кольнуло болью, когда он сжал кулак.
Прежде чем его мать смогла заговорить снова, Джек прошипел:
– Почему ты не рассказала мне о ней?
– Я хотела, Джек, – тихо ответила Мирин. Казалось, она опасалась, что Фрей может их услышать. – Я хотела. Просто… не знала, как тебе сказать.
Он продолжал холодно смотреть на нее, хотел уйти, и Мирин, должно быть, почувствовала это.
Женщина протянула руку, нежно коснувшись его лица.
Джек вздрогнул, несмотря на то, что жаждал увидеть и почувствовать ее любовь. Ту же любовь, такую естественную и непринужденную, с которой она касалась волос Фрей.
Годы, проведенные в разлуке, ощущались словно оторванная конечность. Время, которое уже не вернуть, время, которое заставило их отдалиться друг от друга. Хоть Мирин и дала ему жизнь и растила его первые одиннадцать лет, но профессора с Большой земли и их музыка сформировали его нынешнего.
Мирин убрала руку. В ее темных глазах блестела печаль, и он испугался, что она вот-вот заплачет.
Горло все еще сжималось, но он сумел проговорить:
– Я был бы признателен за сухую одежду, если есть.
– Да, конечно,– ответила Мирин. Ее поза смягчилась от видимого облегчения, словно она все это время стояла, затаив дыхание.– Конечно же у меня есть для тебя одежда. Я всегда надеялась, что ты вернешься, и поэтому я… Сюда, Джек. – Мать вошла в его спальню.
Джек неохотно последовал за ней.
Он наблюдал, как Мирин открывает деревянный сундук у изножья кровати, затем достает стопку идеально сложенной одежды – тунику бежевого цвета и зеленый клетчатый плед.
– Я сшила это для тебя, – сказала она, разглядывая одежду. – Мне пришлось гадать, насколько ты вырос, но, думаю, я не ошиблась.
Джек взял одежду.
– Спасибо, – сухо поблагодарил он. Юноша был ошеломлен новостями о Фрей и раздражен тем, что весь день носил безразмерную промокшую одежду Торина. А еще он был голодным, уставшим и потрясенным тем, что узнал от Адайры.
Ему нужно было побыть одному.
Мирин, должно быть, почувствовала это и вышла, не сказав ни слова и притворив за собой дверь.
Джек вздохнул, сбрасывая маску. Его лицо исказилось от боли, и он закрыл глаза, делая долгие глубокие вдохи, пока не почувствовал в себе достаточно сил, чтобы осмотреть свою старую комнату.
На письменном столе горела свеча, отбрасывая тусклый свет на каменные стены. Его детские книги были выстроены в ряд, и он гадал, успела ли Фрей прочесть их. Он с удивлением обнаружил, что его рогатка все еще висит на гвозде в стене, рядом с небольшим гобеленом, который, должно быть, принадлежал его сестре. Тростниковый коврик покрывал пол, а в углу стояла кровать, накрытая его детским одеялом. Мирин соткала его для сына – теплое одеяло, защищавшее холодными ночами на острове.
Его взгляд зацепился за что-то рядом с подушкой. Нахмурившись, Джек подошел ближе и разглядел букет полевых цветов. Неужели Фрей собрала их для него? «Конечно, нет», – подумал он. Джек не мог и представить, что его мать и сестра ждали его прихода весь день с тех самых пор, как услышали о его возвращении от ветра.
Юноша отложил свою арфу, затем разделся и облачился в одежду, которую сшила для него Мирин. К его удивлению, она оказалась ему впору. Шерсть была теплой и мягкой на ощупь, а плед окутывал его, словно объятия.
Джек задержался в своей комнате еще на мгновение, стараясь избавиться от нахлынувших чувств. Когда он наконец вернулся в гостиную, Мирин уже накрыла на стол.
На этот раз он принял ее заботу и уселся у огня в кресло с соломенной спинкой. Суп пах кабачками, луком и перцем – всем тем, что Мирин выращивала у себя в огороде. Джек дал пару развеяться, прежде чем начать есть, наслаждаясь насыщенным вкусом блюда. Это был вкус детства, и он готов был поклясться, что на мгновение время остановилось, позволив ему заглянуть в прошлое.
– Ты вернулся домой насовсем, Джек? – спросила Мирин, усаживаясь на стул напротив.
Джек колебался. В голове у него все еще крутились вопросы о Фрей, ответы на которые он хотел получить. Но он решил подождать. Джек и так почти одурачил себя, представляя, что возвратился в старые времена, когда Мирин рассказывала ему истории у очага.
– Я вернусь на Большую землю к началу осеннего семестра, – ответил он, несмотря на предупреждение Адайры.
– Я рада, что ты дома, пусть и ненадолго, – сказала Мирин, переплетая пальцы. – Мне любопытно узнать побольше о твоем университете. Как там? Тебе нравится?
Он мог бы рассказать ей многое. Мог бы начать с того, как в первые дни он ненавидел университет, с каким трудом ему давалась музыка, как он хотел разбить свой инструмент и вернуться домой.
Но, возможно, она уже знала об этом, читая между строк его писем.
Он мог бы рассказать ей о том моменте, когда все изменилось: на третьем курсе самый терпеливый из профессоров начал учить его играть на арфе, и Джек наконец нашел свое предназначение. Ему велели беречь свои руки, позволить ногтям отрасти, словно он должен был стать каким-то новым существом.
– Вполне нравится. Погода приятная, еда сносная, компания хорошая.
– Ты счастлив, Джек?
– Да. – Ответ был быстрым, скорее инстинктивным.
– Хорошо. Я не хотела верить словам Лорны о том, что ты достигнешь успеха и процветания на Большой земле. Но как же она была права.
Джек знал, что Тамерлейны оплачивали его образование. Обучение в университете стоило дорого, и Мирин в одиночку не смогла бы себе это позволить. Он до сих пор задавался вопросом, почему из всех детей на острове выбрали именно его. Чаще всего Джек приходил к выводу, что его выбрали потому, что он рос без отца, был неспокойным и проблемным ребенком, и лэрд думал, что обучение вдали от дома усмирит его.
Но, возможно, Лорна надеялась, что Джек вернется бардом, готовым играть для Востока, как когда-то сделала она сама.
Юноша не хотел сейчас думать об этом. Пришло время задать Мирин вопросы. Отставив чашку в сторону, Джек