Около двух часов начались визуальные галлюцинации.
Крик разнёсся от центра лагеря, где располагалась полевая кухня. Я обернулся — двое Стрельцов сцепились в драке возле котла с кашей. Один, жилистый рыжий парень, вцепился в воротник второго и тряс его, орал:
— Ты что подсыпал⁈ Яд! Я видел! Видел своими глазами!
— Ты спятил⁈ Какой яд⁈ — второй пытался вырваться, замахивался кулаками.
Офицер кинулся разнимать, но не успел — рыжий ударил товарища в челюсть, тот рухнул на землю. Вокруг сбежалась толпа.
Не прошло и минуты, как с другого конца лагеря донёсся ещё один крик. Третий. Четвёртый. По всей территории вспыхивали стычки, словно по команде. Я побежал к ближайшей — двое бойцов катались по земле, пытаясь задушить друг друга. Рядом стоящие солдаты смотрели в шоке, не понимая, что происходит.
— Разнять их! Живо! — рявкнул я.
Гвардейцы схватили дерущихся за плечи, оттащили друг от друга. Один из них, молодой парень с разбитой губой, задыхаясь, тыкал пальцем в товарища:
— Он… он хотел меня зарезать! Я проснулся, а он над мной с ножом!
— Какой нож⁈ — второй боец растерянно смотрел на свои пустые руки. — У меня ничего не было!
Я огляделся. Хаос нарастал как снежный ком. Возле повозок с припасами трое солдат избивали четвёртого, обвиняя в воровстве. У восточного поста двое офицеров едва удерживали бойца, который пытался выстрелить в стоящего рядом сержанта. Альбинони метался между дерущимися, размахивая руками:
— Fermatevi! Остановитесь! Они же убьют друг друга! Это безумие! Pazzia completa!
Но итальянец сам был бледен, его руки дрожали — похоже, и его накрывали иллюзии.
Огнев стоял у церкви, держа автомат на изготовку. Его немигающий взор был устремлён на Панкратова, который стоял в двадцати шагах, тоже с оружием. Полковник медленно, очень медленно поднимал ствол.
— Василий! — рявкнул я, подбегая. — Опустить оружие!
Он не отреагировал, продолжал целиться. Панкратов смотрел на него непонимающе, не поднимая собственное оружие.
— Огнев! — я схватил его за плечо, выпуская магию. — Это иллюзия! Кузьмич не целится в тебя!
Полковник моргнул, зрачки расширились. Ствол дрогнул, опустился. Огнев тяжело выдохнул:
— Я… я видел… он вскинул автомат…
— Нет. Ты видел то, что хотел показать тебе Кощей.
Федот подбежал ко мне, хватая меня за рукав:
— Воевода, гвардейцы! Они шепчутся о заговоре против вас! Я слышал!
Я посмотрел туда, куда указывал телохранитель. Трое гвардейцев стояли у стены, напряжённо оглядываясь по сторонам.
— Федот, это не заговор. Это иллюзии.
— Но я слышал… они говорили…
— Кощей, — просто произнёс я.
Лагерь был на грани полного хаоса. Солдаты дрались друг с другом, офицеры пытались их разнять и сами становились жертвами чужой воли. Ещё немного — и армия перебьёт себя сама, без участия врага.
Массовая ментальная атака и была рассчитана именно на это. Кощей не просто пугал — он натравливал нас друг на друга, превращая товарищей во врагов в глазах каждого.
— Черкасский! — рявкнул я, находя взглядом командира магов. — Собрать всех Магистров! Живо!
Тимур кивнул и побежал. Через минуту ко мне подбежали Карпов, Игнатий Платонов, Аронов, Ярослава, Крестовский и сам Тимур. Все выглядели измождёнными, но держались.
— Синхронное применение «Крепости духа», — бросил я. — Накрываем всю деревню. По моей команде. Три… два… один… сейчас!
Мы одновременно призвали магию. Серебристое сияние вспыхнуло от каждого из нас, волны защиты прокатились во все стороны, пересекаясь, усиливая друг друга. Часть внутреннего резерва опустела, но эффект был мгновенным.
Я активировал Императорскую волю, вкладывая в голос всю силу:
— Стоять! Это приказ! Прекратить драки! Вернуться в строй! Немедленно!
Невидимая волна прокатилась по лагерю. Солдаты замерли, словно их окатили ледяной водой. Дерущиеся разжали руки, отшатнулись друг от друга. Те, кто поднимал оружие, опустили стволы. Защитный купол Крепости духа окутал почти всю деревню, отсекая ментальное воздействие Кощея.
Бойцы моргали, оглядывались. На лицах читался шок. Рыжий Стрелец, который обвинял товарища в отравлении, смотрел на него с ужасом:
— Серёга… я же… чуть не убил тебя…
Несколько человек всё ещё дрались — находились на краю купола, где защита была слабее. Гвардейцы кинулись туда, силой оттащили их внутрь зоны действия заклинания. Один из дерущихся сопротивлялся, пока Федот не влепил ему оглушительную затрещину.
Альбинони, придя в себя, кинулся осматривать раненых. Его помощники разбежались по лагерю, оценивая ущерб. Через четверть часа доктор доложил, сняв окровавленные перчатки:
— Четверо тяжело ранены. Двенадцать — лёгкие и средние ранения. Uno è morto — один умер. Ему проломили череп прикладом.
Огнев стоял рядом, его лицо было мрачнее тучи:
— За тридцать лет службы не видел ничего подобного…
— Теперь видели, — отрезал я. — Передать всем: оставаться в зоне защитного заклинания до рассвета. Никому не покидать купол.
Солдаты сбивались в кучи, жались друг к другу, боялись смотреть товарищам в глаза. Никто не ложился спать. Моральный дух армии был подорван — я видел это по ссутуленным плечам, по дрожащим рукам, по бегающим взглядам.
Около четырёх часов ночи, когда все были измотаны донельзя и потеряли остатки бдительности, началась новая атака.
Из леса, из непроглядной тьмы, донёсся зов.
Не голос — что-то большее. Ментальное принуждение, облечённое в форму мелодии. Протяжное, тоскливое, манящее пение, от которого сжималось сердце и хотелось встать и идти, идти, идти туда, в темноту, где ждут…
Я сразу же вспомнил слова Степана Корнеева, ветерана Стрельцов, с которым беседовал перед самым Гоном. Он рассказывал про своего товарища, который выжил в детстве после нападения Бездушных и с тех пор чувствовал их приближение задолго до всех остальных. Во время последнего Гона тот несколько раз говорил, что слышит какую-то «песнь» или «зов». А потом посреди ночи ушёл в лес. И не вернулся.
Теперь я понимал, что именно уловил тот несчастный. И понимал, насколько сильным было это принуждение, если человек, знавший об опасности, всё равно пошёл на зов.
— Не слушать! — рявкнул я. — Это ловушка!
Но некоторые уже поднимались, делали шаги к краю купола. Офицеры хватали их, оттаскивали назад. Кто-то вырывался, кричал:
— Отпустите! Они зовут! Они нуждаются в помощи!
Молодой Стрелец, паренёк лет девятнадцати, друг одного из бойцов, погибших утром, вдруг застыл. Его глаза расширились, лицо исказилось от шока и радости одновременно:
— Это же Гришка! Он жив! Я его узнаю! Гриша!
Он рванул к краю купола, бросив на землю автомат. Двое товарищей попытались схватить его, но парень был силён — вырвался, оттолкнул их и выбежал из-под защиты.
— Стой! — крикнул офицер. — Вернись немедленно!
Но юноша не слышал. Он бежал к опушке леса, туда, откуда доносился зов. Я увидел его силуэт