Затем он поправляет мою задравшуюся юбку, опираясь на локоть. Его белая рубашка с красными разводами обтягивает крепкие плечи и широкую грудную клетку. Я сижу на нем, поправляя свои круглые очки и заплетая за ухо выбившуюся из светлой косы прядь.
Отталкиваюсь от его груди, разгневанная и встревоженная, и со всей силы ударяю кулаком по его грудной клетке. Он начинает кашлять.
— Мира... — с трудом выговаривает он, хватаясь за грудь и садясь.
— Значит, это ты меня разыграл? А я тут... — замахиваюсь снова, но он ловит мои запястья одной рукой и заводит их назад. Продолжаю сидеть на нем в крайне компрометирующей позе, и готова провалиться сквозь землю.
— Ты мне рубашку испортила. А я в ней на твой день рождения собирался.
— Можешь идти без неё, — огрызаюсь я, пытаясь вывернуться.— С голым торсом? — подмигивает он.
— Не дури! Холодно же. Просто смени... Время будет, — бормочу я, стараясь говорить строго, но он только шире ухмыляется. — Я щас тебя отпущу, а ты не смей меня бить, а то укушу. — Только не за лицо, — фыркаю я. — Нет, за то самое место, на котором сидишь. Чтоб неповадно было с такими кривыми розыгрышами приставать. Тебе надо ещё тренироваться и тренироваться. — Но я же тебя спасла! — восклицаю я. — Скажи хоть спасибо. Не думала, что моё желание так... буквально сбудется. — Ты что, загадала мою смерть? — он смотрит на меня с преувеличенным ужасом. — Нет! — А что? — его взгляд становится пристальным, любопытным. — Научиться делать искусственное дыхание. Понятно. Всегда переживала, что не справлюсь.Заливаюсь густой краской. Клюев видит это и медленно, понимающе улыбается.
— Да ну тебя, — я слезаю с него. — Но, честно, сегодня я задумалась: стоит ли мне быть врачом? Потому что в критических ситуациях я слишком долго размышляю.
— Я тоже думаю, что из тебя мог бы получиться отличный химик или учёный. Возможно, ты откроешь что-то значимое для науки. Всё-таки в тебе есть что-то такое гениальное, — поднимается с пола следом за мной.
— Ты правда так считаешь?
— Да. Ты определённо создана для чего-то большего.
— Это что такое? Почему всё в крови? — отвлекает нас от разговора Тамара Львовна, входящая в кабинет.
— А это у меня палец оторвался, — говорю я. — Что? — учительницу пошатывает.Клюев осторожно подводит её к стулу и усаживает.
— Не волнуйтесь, всё в порядке! Просто разлилась краска. Дышите глубже, — он старается говорить спокойно, но в его голосе чувствуется лёгкое беспокойство.Тамара Львовна встает и достает мне книгу — «Химия без преград. Самые интересные открытия».
— Мне бы хотелось, чтобы однажды ты исполнила свою мечту и тоже что-то открыла. Даже если это будет не связано напрямую с химией. С днем рождения, Мирослава! — Спасибо огромное! — обнимаю я ее.Эти два человека побуждают меня задуматься о личных изменениях и новых открытиях.
Благодаря тому, что я возвращаюсь домой раньше, у меня есть достаточно времени, чтобы подготовиться к празднику без этой вечной спешки, когда все валится из рук.
— Мам, ты где? — кричу я, уже перерыв полшкафа. — То самое красное платье, ну помнишь же? Где оно?
В дверь просовывается мамина голова. Она смотрит на бардак из моих вещей и тяжело вздыхает.
— Оно у меня. Сейчас принесу.Начинаю убирать вещи обратно в шкаф. Беру первое, что попадается под руку — розовую кофту. Под ней нахожу белую юбку. Смотрю на одежду, и в голове проносится тот вечер на дискотеке. Как я тряслась от страха, боялась подойти к Мите. Казалось, это конец света. А сейчас думаю — да ерунда все это! Подошла бы и поговорила спокойно. Но тогда я никогда не узнала бы о Вите, о том, какой он смешной, сильный и понимающий… Неужели я повзрослела?
— Мирочка, а платье-то красное зачем? — мама возвращается с нарядом в руках. — Кто-то особенный будет?
Вот как она всегда угадывает? Ничего не знает, но всегда попадает в точку.— Хочу блистать, как ты учила, — улыбаюсь я. — Восемнадцать лет всего раз в жизни бывает. Еще и линзы нужны, и помада, и тушь… — Верчусь перед зеркалом, ловя свое отражение.
Витя сказал, что я красивая... И если считать, что мое первое искусственное дыхание было почти похоже на поцелуй, то мы уже даже целовались. Щеки начинают розоветь.
— Кудри делать будем? — мама смотрит на меня оценивающе.
— Не-а, только волосы распустить.
Час спустя я вообще не узнаю себя в зеркале. Мама достала какую-то свою супердорогую французскую заколку, собрала мои волосы, оставив несколько изящных локонов. Вот это да… А я еще отказывалась пользоваться ее талантами. Зря.
— Ну ты просто куколка! — мама смотрит на меня, и глаза на мокром месте. — Такую дочь видеть — это ж счастье. Не зря я тебя двадцать часов в муках рожала… Вылезла вся синяя, с кривым носом. Я уж думала, навсегда такой крюк останется, даже хирургов искала…
— Мам, ну нос у меня нормальный! — хохочу я и обнимаю ее.
— Да шикарный нос. Моя порода.
— А раньше ты говорила, что нос как у отца. — От него у тебя только эта раздражающая вечная задумчивость. Ну и глаза красивые серые... Хоть что-то дал хорошего. — А папа… Он не звонил? — я запинаюсь. — Ну просто… На всякий случай… Мама замирает, губы сжаты. Видно, что не знает, что сказать, чтобы не расстроить. Молчание становится