Савватий едва не застонал. Посреди горницы его ожидала Невьяна. Такая, какой Савватий и увидел её после долгих лет разлуки: в душегрейке с песцовой оторочкой и с пуховым платком на плечах. Светлое лицо в сумраке и чёрные, внимательные глаза. Конечно, это был демон, однако рассудок уже пошатнулся, и Савватия тянуло поверить, что перед ним подлинная Невьяна.
— Савушка… — негромко окликнула она.
Савватий стряхнул со спины мешок с тряпьём, стащил армяк и бросил его на пол. Не глядя на Невьяну, он принялся укладывать в армяк поленья, что валялись возле печи. Поленья будут нужны в каземате…
— Я знаю, ты добрый, ты людей спасти хочешь, чтобы не погибали они ради заводов… Но что же ты как дитя-то малое на судьбу обиделся?
Савватий молча увязывал узел с дровами.
— Так мир устроен, Савушка. Таков порядок вещей. За все свершения всегда людьми заплачено. Ничто народам даром не даётся…
Савватий продел в узел кочергу. Кочерга тоже будет нужна.
— Цари на войнах павшими солдатами поля устилают… Церковь селения «выгонками» опустошает… А заводы трудами свою жертву принимают. Не нами оно предустановлено. Роптать — напрасная трата души…
Савватий снова навьючил на спину пухлый мешок, поднял кочергу с узлом — уложенными в армяк дровами. Отворачиваясь, он обогнул Невьяну и направился к дверке, за которой лестница вела в подклет башни.
За дверкой снова стояла Невьяна.
Савватий слепо и упрямо двинулся вперёд, глядя под ноги на кирпичные ступеньки. Громоздкий мешок и неудобный узел шаркали по стенам тесного прохода. Куда делась Невьяна, Савватий не знал.
В подклете скопился густой мрак. Савватий сбросил ношу и, присев, начал нащупывать чугунную плиту, под которой располагался лаз в подвал. Пальцы попали в нужную выемку на плите. И вдруг над Савватием словно затлел слабый свет. Демон не унялся: рядом опять появилась Невьяна.
— Прости, Савушка, что не сберегла любви к тебе… — зашептала она. — Так уж судьба повелела, сердцу не прикажешь… Акинфий на твоё место заступил, и ничего мне тут не изменить… Прости…
Подцепив кочергой, Савватий выворотил и оттащил плиту. В кирпичном углублении чернели квадратная чугунная рама и чугунная крышка люка с толстым кольцом. Савватий взялся за кольцо и с натугой вытянул крышку. Усилия, с которыми он откупоривал подвал, помогали не чувствовать боли, не вникать в слова призрака — горькие слова, убивающие слова.
— Но ежели ты ещё любишь меня, пощади, милый… Не запирай демона. Запрёшь его — меня Акинфий не примет обратно, ведь для него мы с тобой заодно… Прошу тебя, Савушка, помилуй… Не лишай меня любви. Я перед тобой виновата, но не держи меня в себе и не отнимай у меня Акинфия…
Из проёма люка поднимался слабый отсвет родового пламени.
Савватий скинул в каземат мешок с тряпьём, скинул армяк с дровами — тот внизу распался, и дрова со стуком рассыпались, скинул кочергу — и она звонко лязгнула о кирпичи. Затем Савватий размотал с пояса длинную верёвку. Один её конец привязал к скобе на двери, другой сбросил в люк. Наконец он приподнял и перевернул крышку люка.
Призрачная Невьяна смотрела на его приготовления и плакала.
По верёвке Савватий спустился в проём и, повиснув, одной рукой с мучительным напряжением задвинул за собой крышку — так, чтобы она, звякнув, легла точно в чугунную раму. Кольцо теперь находилось на нижней стороне крышки. Никто не сумеет открыть люк снаружи, в подклете, — не за что уцепиться, всё гладко. Только он сам сможет открыть себе выход, когда будет покидать каземат. Если, конечно, будет покидать его через люк. И если вообще будет.
Невьяна осталась в подклете.
Родовой пламень еле горел, почти не освещая каземат, словно демон не желал, чтобы Савватий хоть что-то видел. Но Савватию и этого слабого света было вполне достаточно. Спрыгнув на пол, он сразу принялся за работу. Он всё уже продумал заранее.
Шумела подземная речка, безмятежно выпадая в кирпичный жёлоб из арки в стене справа; по жёлобу вода утекала в другую арку — слева. Чтобы погасить родовой пламень, надо затопить подвал выше лещади горна. А чтобы затопить подвал, надо заткнуть отверстие водотока. Всё просто. И то, что Савватий притащил с собой, было необходимо для изготовления пробки.
Савватий ловко соорудил большой ком из тряпья и дров и окрутил его верёвкой. Плюхнул этот ком в жёлоб — от ледяной воды заломило руки — и поворочал, пока пробка не пропиталась насквозь. Потом натуго затянул ком верёвкой и сунул в левый арочный проём. Не такой уж он был и большой, этот проём: мокрый свёрток туда не влез. Савватий с силой упихал его, умял и утрамбовал мокрую пробку кочергой. Подземный ручей будто подавился: его горло пережало, и вода в жёлобе начала быстро прибывать.
Демон понял замысел Савватия. Подземелье мгновенно осветилось. Демон взревел. Мохнатые огненные шары заметались от стены к стене: демон словно заколотился — в ужасе или в предсмертном бешенстве.
— Убери! Убери!.. — завопило и завыло со всех сторон.
Савватий только ухмыльнулся.
У него имелось ещё одно дело, последнее. Захватив кочергу, он по ступенькам поднялся к двери в подземный ход и на распор прочно вбил кочергу между стен. Теперь дверь нельзя было открыть. Тот, кто захочет попасть в каземат через подземный ход, должен будет изрубить дверь в щепки. За это время Савватий успеет сбежать через люк в своде.
Савватий сел на ступеньки тут же, у двери. Жёлоб уже переполнился, и вода хлынула на пол. Демон всё метался, но Савватий его будто и не видел. Он сидел, ждал, когда вода затопит горн, думал о своей жизни, и по лицу его проносились всполохи призрачного света. Он чувствовал себя бесконечно одиноким и никому не нужным.
Сегодня он потерял Невьяну во второй раз — и уже навсегда. И от любви судьба оставила ему не сожаление об утрате, не печаль по счастью, которое не расцвело, и не добрую память о былом, а упрямую ненависть к демону.
* * * * *
Что было в Акинфии? Созидание. Слепое и дикое, словно сила природы, необоримое, порой и безжалостное, и преступное, но созидание. А что было в Савватии? В общем, ничего. Только совесть — эдакое рукоделие бога. Однако в грешном дольнем мире она — как поторжная кузница, а не горный завод…
Стрекотал сверчок, мерцали последние угли в печи. Полутёмный дом Савватия казался Невьяне могилой, в которой её похоронили заживо. В которой она сама себя похоронила. Здесь, в Невьянске, на неё будто нашло наваждение: ей помстилось, что жизнь начинается заново, и она, не понимая обмана, вдруг стала требовать от Акинфия того, чего никогда не требовала в Питербурхе… И всё завершилось горницей Савватия.
А демон — страсть Акинфия?.. Невьяна сжала кулаки от гнева на себя. Разве там, в Питербурхе, борьба с братом за Тульский завод, а потом и сговор с графом Бироном не были такой же страстью Акинфия, как здесь — демон горы Благодать? У Акинфия всегда какие-то страсти. Всегда демоны. Такой уж он яростный человек. Или принимай его с демонами, или уходи. Но уходить Невьяна не хотела. Жизнь без созидания — пустыня, смертная тоска.
И плевать, что демон несёт зло. Демон очень нужен сейчас Акинфию. И она, Невьяна, поверив давно отгоревшей любви, совершила ошибку, потому что Савватий Лычагин уничтожит демона. Акинфий ещё сможет простить измену — он смотрит в суть, он видит главное, а вот истребление демона он не простит. Значит, надо остановить Савватия, иначе ей не вернуть Акинфия.
Невьяна поднялась и схватила свою шубейку.
Чёрная ночь и белые сугробы… От мороза тотчас перехватило дыхание. Амбары, заплот, калитка, щеколда, неразметённая улица вдоль бревенчатой стены острога… Невьяна едва усмиряла себя, чтобы не побежать со всех ног.
Караульные, зябнущие в воротах, узнали её и пропустили без спроса. Невьяна двинулась через Господский двор напрямик. В безлунном мраке над заснеженным двором вздымалась смутная громада наклонившейся башни. Где-то в высоте растворились и вечно беспокойная «двуперстная ветреница», и колючая звезда «молнебойной державы». Невьяна поглядела на башню — и заметила лестницу на крыше палатки; лестница утыкалась в балкон галдареи. Так вот как Савватий попал внутрь… А сторожа у костра, простодыры, даже не почуяли суеты у себя над головами!..